Мой возлюбленный король

− Ты так редко навещаешь меня, дитя моё. Что-то случилось?

Королева-мать тронула мою руку, и мне пришлось повернуть голову.

− В последнее время я неважно себя чувствую. Только в башне мне становится легче.

− Возможно, ты испытываешь недомогание из-за беременности?

Щёки заалели, и я поспешно опустила ресницы. Неужели королева-мать и правда ничего не знает о характере моих взаимоотношений с её сыном? Неужели Лайонел не сказал ей? В это мне верилось слабо, но от греха подальше я решила молчать, дабы не сделать врагом ещё и свекровь.

Королева-мать продолжала говорить, но слушала я её уже через слово. В двери вошла одна из коридорных служанок и, низко поклонившись, шмыгнула к белокурой деве. Та подняла голову и, отбросив работу, резко поднялась со своего места.

− Позвольте мне удалиться, Ваше Величество, − обратилась она к моей свекрови. Её тёмно-голубые глаза горели ярчайшим блеском, губи сложились в задорную улыбку, на щеках заиграл румянец.

− Идите, Мария, − хмуро произнесла королева-мать, и по её лицу пробежала судорога. Я снова убедилась в том, что она не жалует девушку, хотя и не поняла, с чем это связано.

− Раз место освободилось, я могу помочь с вышивкой, − произнесла я, глядя на покрывало. Его готовили для турнира, объявленного в честь моей коронации.

Королева-мать кивнула, и я села за работу. Вышивание меня всегда успокаивало − я водила иголкой вперёд и назад, почти не думая о происходящем. Вышивка Марии отличалась большим мастерством. Было заметно, что она старалась, прикладывала массу усилий, чтобы королева-мать её заметила. Может, эта Мария чем-то провинилась или была из недостаточно богатой и знатной семьи, чтобы служить фрейлиной?

Особенно меня позабавили завитушки, которыми она щедро сдабривала буквы, складывающиеся в слова из священного писания. Завитушки, однозначно, доставляли ей удовольствие. Мне же они показались вычурными, но удивительно знакомыми. Я точно видела что-то подобное раньше, но никак не могла вспомнить где именно.

Королева отпустила меня только через час. Сославшись на плохое самочувствие, я вихрем вбежала в свою башню и упала в кресло. Разговоры с фрейлинами меня утомили, но тишиной я наслаждалась недолго, а по давно по заведённой привычке встала и подошла к окну. В гнезде была только самка. Самец по понятным причинам отсутствовал, а она сидела, прикрыв глаза, отчего казалась милее обычного. Погода стояла жаркая. Июнь был в самом разгаре, но в башне за счёт высоты ощущался лёгкий ветерок. Я вновь окинула взглядом небо, лес и прибрежные водоёмы и заметила Лайонела. Он стоял на берегу широкого озера. Без короны и в простой одежде. Я ещё ни разу не видела его из окна башни, а потому посчитала сегодняшнее за чудо. Прислонившись правым плечом к раскидистому дубу, он смотрел на прозрачную гладь воды и, видимо, как и я, любовался парой плывущих вдалеке лебедей. Я не сводила с него глаз. Я хотела запомнить его таким, я представляла, что он ждёт меня. А потом к нему подошла девушка.

Я узнала её в ту же секунду. Та самая, что могла бы с лёгкостью приручить единорога. Мария. Мария Дегур. Тайком от королевы-матери я успела выспросить у Матильды её фамилию. Себе на погибель…

Она подбежала к Лайонелу, словно ребёнок, и закрыла ладонями его глаза. Он развернулся и поднял её в воздух.

Я отпрянула от окна как ошпаренная и, упав в кресло, вытащила из широкого рукава платок, с которым не расставалась уже месяц. Теперь я хорошо видела. Теперь я точно знала. Буквы Т и Л содержали те же завитушки, что и буквы на покрывале. И те и другие вышила Мария Дегур. Мария Дегур, которая и была любимой женщиной моего мужа.

____________________________________

* Святая Марина Антиохийская с 1260 года переименована в Святую Маргариту. Родилась девушка приблизительно в 292 году. Истинная христианка и великомученица. Дьявол пришёл к ней в образе дракона и проглотил её, но она так неистово молилась, что он лопнул.

** Единорог − символ целомудрия: согласно средневековым легендам, приручить это мифическое существо может только дева чистая душой и телом.

5. Глава 5

С того злополучного дня я стала проводить в восточной башне ещё больше времени, чем раньше. Июнь подходил к концу и спешил освободить место июлю. Птенцы ласточек вылупились. На них почти не было перьев, но я слышала их писклявые голоса и видела их громадные рты, которые радостно открывались всякий раз, когда отец прилетал в гнездо с пищей. Только они, эта удивительная семья ласточек, ещё заставляли меня улыбаться. Всё остальное меня раздражало. Я стала злой и вспыльчивой. Топала ногами и без устали кричала на служанок и фрейлин. Доставалось даже Пэтти. За малейшую провинность – я не жалела никого. Я хотела, чтобы всем было так же плохо, как мне.

Первого июля состоялась моя коронация. Отец не приехал, и я была этому искренне рада. Я нисколько по нему не скучала. Он являлся главной причиной всех моих бед и страданий, и я не желала ему ничего хорошего. Коронация прошла как в тумане. Я плохо её запомнила. В голове остались лишь смутные воспоминания о горностаевой мантии и слишком сладком аромате цветов, разбросанных по тронному залу. Я шла по красной дорожке к богато украшенному креслу, рядом с которым стоял трон Лайонела. Кто-то подсказал мне, что нужно сесть в богато украшенное кресло, кто-то подал скипетр и державу, и кто-то водрузил на мою голову корону. Архиепископ Летерни прочитал надо мной молитву и заставил произнести клятву. Я не поняла её смысла, но в конце послушно поцеловала руку мужа. В знак не то признательности, не то уважения он подозвал слугу с чёрной бархатной подушкой и преподнёс мне неслыханных размеров рубин. Скорее всего, купленный на деньги моего отца. Камень не доставил мне радости. Глядя на него, я думала только обо одном: с таким на шее можно будет легко утопиться.

Затем в мою честь устроили короткий турнир. Я почти его не смотрела. Король не участвовал. Вместо него бился какой-то рыцарь из его охраны. Он облачился в белые доспехи и приколол мою перчатку к себе на грудь, точно я была дамой его сердца. Он выступал от имени Лайонела и, разумеется, одержал победу. В конце рыцарь в белых доспехах прочитал мне стихи собственного сочинения, а я надела на его голову венец. Кажется, на прощание он оставил поцелуй на моём запястье, но я точно не помнила. Сразу после его пламенных речей меня засунули в паланкин и пронесли по городу. Никто из горожан меня особо не приветствовал.

Так и прошла моя коронация. Во лжи, точно хорошо отрепетированное театральное представление. Элеонора Баррет сказала мне вечером, что теперь я стала настоящей королевой. Но и это тоже было ложью. На деле я была никем. Никем для короля и никем для его придворных. После коронация я, наконец, стряхнула с себя сонный морок и начала приглядываться к тому, что происходит во дворце. Лайонел не обнимался с Марией Дегур по коридорам, за столом в общем зале он также не оказывал ей особых знаков внимания. При посторонних он вёл себя сдержанно и достойно, но придворные откуда-то всё равно знали об истинной природе их отношений. В глазах всего двора подлинной королевой была Мария, а не я, и все шли за советом к ней. В покоях королевы-матери я изо дня в день наблюдала, как мои фрейлины шепчутся с Марией о своих братьях и мужьях и умоляют её сказать королю всего одно словечко. Только одно словечко. О, они несомненно знали, какое влияние она имеет на Лайонела. А она, разумеется, радостно им кивала. На меня она, правда, смотрела всё так же – с ангельской улыбкой. От этой улыбки меня тошнило. Мария Дегур была редкостной лицемеркой. Как легко она притворялась целый месяц, какие взгляды бросала на меня из-под опущенных ресниц. Милая. Добрая. Неземная. А ведь я искренне хотела с ней подружиться и считала кроткой овечкой. На деле же она оказалась хуже Лилит*.

А королева-мать, естественно, всё знала. Знала, какое место эта маленькая дрянь занимает в сердце Лайонела, потому и кидала на неё хмурые взгляды, но сделать ничего не могла. Мне же оставалось только терпеть, терпеть и срываться на служанках. Я буквально ненавидела весь мир, но больше всего злилась на отца.

Но однажды терпеть мне стало невмоготу. Оставив свиту в коридоре, я ворвалась в покои Марии Дегур и обнаружила её разговаривающей с полковником Нортоном Джонсом. Самое мерзкое, что теперь она занимала мои бывшие комнаты. Те самые, в западном крыле, которые принадлежали мне, пока я не была замужем. Правда, их обновили. Повесили другие более богатые шторы и заменили кровать. А ещё ей сделали витражные окна. От ревности и зависти я едва не задохнулась. Да как такое вообще можно стерпеть?! Шлюхе поставили венецианское стекло.

− Вы обязательно должны сказать об этом Его Величеству. Не забывайте, как это важно.

− Непременно. Как только представится такая возможность.

Нортон Джонс был смотрителем крепости Урденхолл на границе с Поуисом**. При виде меня он вскочил так, будто его обдали кипятком. Нахалка Мария Дегур осталась сидеть на месте. Она даже не шелохнулась, будто я была ей ровней или даже ниже её по статусу.

Это добило меня окончательно. Я чувствовала такую ярость, что была готова её убить, но первым под горячую руку попался полковник.

− Со всеми сомнениями Вы должны приходить к королю или ко мне. Потому что королева здесь я. Или, на худой конец, к королеве-матери. Но не к потаскухе без роду и племени, у которой даже нет мужа.

− Но маркиза Дегур… − запротестовал полковник, и меня затрясло от гнева.

− Так она теперь стала маркизой?

Полковник побледнел и поспешил ретироваться. Мария продолжала сидеть и смотреть на меня. Открыто и прямо. Это было неслыханно. Сидеть в присутствии стоящей королевы приравнивалось к оскорблению. Только сейчас я поняла, что она никогда мне не кланялась, а я была так подавлена, что не замечала этого.

− Вы сейчас же соберёте вещи и покинете дворец. Немедленно. Сию же минуту.

Я старалась говорить спокойно, но выходило у меня плохо. Голос срывался и дрожал.

− Нет. Я уйду только, если этого пожелает Его Величество.

− Я Ваша королева и его законная жена. А Вы не испытываете даже капельки стыда, находясь со мной рядом.