Глава 1. Конец или начало?
“Он не ценит тебя, мам”, — эхом звучат в голове слова, сказанные так много лет назад, но больно сердцу именно сейчас.
Взгляд скользит по деревянным стенам дачной кухни, останавливаясь на распахнутом черном чемодане, куда Аркадий Николаевич Семенов с непривычной ему скоростью и ловкостью закидывает вещи.
Надо же, а последние сорок лет истинно уверял, что сам не сможет собрать чемодан. Поэтому собирала я.
— Ну чего ты так смотришь, Ольга? — рычит на меня.
Кидает упрекающие взгляды, будто это я на старости лет заявила, что жить с ним больше не хочу. Хотя, чего лукавить, были времена, когда я не хотела.
Были времена, когда становилось невыносимо, но я терпела. Сначала дочь была маленькой — она у нас долгожданный ребенок, а там девяностые. Потом школа, а квартиру никак не разделишь, потом университет.
Но к этому сроку уже как-то притерпелось. Свыклась, что даже самая трепетная любовь проходит, и ты становишься для человека не важной и ценной, с которой пылинки сдувал, а просто соседом по дому. И, если даст бог и ум самих людей позволит, то другом.
Другом я Аркашу и считала последние пятнадцать лет. Другом ему и была, даже когда он копчик повредил, и год толком ходить не мог. Лежал, ворчал. Терпела.
“Кто ж ему еще поможет на старости лет? А так хоть стакан воды друг другу подадим”, — думала я.
Не подаст.
— Ольга, я с кем разговариваю? — рычит Аркаша.
Злится. Вон каким красным стал. Как помидорина с седой макушкой и залысинами на висках.
А злится должна я.
— Не нервничай. Давление подскочит, — только и говорю ему, собираюсь выйти на веранду, а он с завидной резкостью преграждает путь.
И ревматизм куда-то испарился, да?
— Чего ты от меня хочешь? — спрашиваю я, а в голосе звучит такая адская усталость, что просто хочется упасть здесь замертво.
Но нет, такое удовольствие я Аркадию Николаевичу не доставлю. Еще его переживу со своим больным сердцем.
— Ты уже все сказал. Или что, чемоданы помочь собрать? Обратись к Наталье, — хочу сказать спокойно, но имя соседки по даче щипящей болью срывается с языка.
Вроде, уже не молодая, вроде и сердце и ум закалились с годами. А больно. Противно до удушья.
Только подумаю, сколько раз эта Наталья приходила в мой двор, сколько щебетала тут о рассадке, выпрашивая то ростки, то соль, то сахар. А я, воистину, слепая — за все это время даже не заметила, что ей приглянулся Аркадий.
Хотя не он, а деньги, чего уж тут таить? У нас только квартира общая, а все остальное, включая эту самую дачу, на которой я двадцать сезонов провела, лелея цветы, и отстраивая новые громадные комнаты, — мужу по наследству перешло.
— Ну вот зачем ты все так выворачиваешь? Попросил же тебя не истерить! — злится Аркадий, да все испытывает взглядом, а я отчего-то улыбаюсь.
В горле горечь, душу будто камень придавил, но в то же время слез нет. Давно, видно, высохли. Это какая-то другая обида саднит сердце.
— Смешно тебе, Оля? Думаешь шучу?!
— Да какие уж шутки, Аркаша, если даже документы на развод мне к утреннему чаю привез.
— Тогда чего корчишь из себя благородную? — психует он.
Ей богу, мне кажется, что ему сейчас лет восемнадцать, а не шестьдесят. Он был таким же вспыльчивым, когда мы познакомились.
— А что мне нужно делать? Ты просил не истерить, я не истерю. Захотел уйти — отпускаю. Чего еще ты от меня сейчас хочешь? — первые слова выкатываются усталостью, а последние – с той самой болью, которую я уже давно не ощущала.
Она как-то заглохла, притупилась. Стала частью меня за эти долгие годы. А теперь вот по-новой начинает рвать душу. Так же остро, как и в первый раз.
— Я хочу нормально все решить! Спокойно! А ты тут цирк устроила! Строишь из себя жертву, Магдалену всепрощающую. Хочешь чтобы тебя пожалели, а меня мерзавцем выставить? Дочке плакаться будешь?
— Не смей! — отрезаю я, и в груди разрастается такая ярость, что Аркадий все считывает по глазам. Отступает. — Не смей в это впутывать дочь. У нее своя жизнь и свои проблемы.
— Как же достала своей нравственностью! Вот поэтому я от тебя и ухожу. Ты меня душишь! Такая правильная, все делаешь идеально! Звезда больницы! Все тебя слушают, и даже главврач расхваливает, а я, так — твоя тень.
— Вот это, Аркаша, ты зря. Это я всегда была в этом доме твоей тенью.
— А теперь будешь Старой тенью! Развалюхой никому не нужной!
— Аркаша, — перебиваю его я. — Все сказал? Вот и иди. К молодой и свежей. Я свой песок за собой сама соберу, — говорю ему прямо в глаза, а у самой лишь одна мысль внутри.
Продержаться еще пару секунд. Чтобы он отвернулся, чтобы ушел. Чтобы у меня снова получилось вдохнуть, ведь сейчас какая-то невидимая сила схватила меня своей лапой прямо за горло и давит.
Давит и давит так, что в груди тяжеет, а кончики пальцев будто немеют.
— И уйду. А ты ищи себе коммуналку, на долю от квартиры тебе на большее тебе не хватит! — выпаливает он, и пожалуй из всех пощечин, что он мне нанес, эта — самая оглушающая.
Мы не были идеальной парой, обижали друг друга, но до такой низости и угроз ни разу не опускались.
Когда он стал таким? В какой момент я это пропустила?
— Тьфу! — гневно плюется Аркадий и отворачивается от меня.
Видит, наверное, в моих глазах свое отражение.
— Аркаша, ты долго еще там? — голос Натальи, доносящийся со двора, колоколом бьет в уши.
Аркадий тут же подхватывает чемодан, наспех дергает ручку, а вся одежда валится на пол.
Ну за что мне это?
— Наталья, зайди, помоги. А то тут безрукие! — еще и выпаливает муж, и тело разом от макушки до пят простреливает молнией ярости, а затем я слышу грохот.
Откуда он, понять не могу — в глазах вдруг потемнело. Зато слух улавливает топот, а затем и визг Натальи.
— Твою ж… ! — голос мужа. Непривычно испуганный. — Вызывай скорую, Наташка!
“Какую скорую?” — проносится мысль в голове, а затем мысли становятся вязкими.
Нет, я не не могла упасть…
Не здесь, не при этих двоих, не так жалко и позорно. Я встану!
Но не получается… Даже пальцем пошевелить не могу. Онемели.
И губы не слушаются… Боль давит на грудь все сильнее. Я задыхаюсь, и внутри начинается паника. Та самая, которую однажды я уже ощутила — страх скорой смерти.
— Какую скорую? Она же притворяется! — визжит Наташка, затем опять возня, какой-то невнятный спор.
— Погоди, Аркаша! Убери телефон! Через минуту ты будешь вдовцом и разводиться не придётся.
Это последнее, что я слышу. Затем неразборчивую ругань поглощает тишина.
Страх смерти отступает, и единственное, чего я сейчас хочу, это встать и схватив какой-нибудь черенок от лопаты отходить этих двух мерзавцев… а после и умереть можно… без обид. Отомщенной.
Но Смерть решает за меня.
У нее свое расписание.
Мир ускользает, голоса стихают, и я больше ничего не чувствую. Меня самой как будто больше нет.
“Мама, спасибо, что никогда не жила для себя… еще не сказал ни один ребенок”, — проносится в памяти голос уже давно повзрослевшей дочери: “Ты сделала все для меня, терпела ради меня. Но оно мне было не надо, мам. Я бы предпочла, чтобы ты прожила свою жизнь счастливо. Чтобы мы ее счастливо прожили, а не терпя, потому что “так надо”. Я очень люблю тебя, мама, и мне так тебя жаль”…
Тогда я ей не ответила, но сейчас сказала бы: “да, будь у меня второй шанс, я бы все сделала иначе”. Но у же поздно. Уже темно.
Уже меня нет, и исправить ничего нельзя в этой пустоте, в этой тишине, нарушаемой лишь тихим звуком… кап-кап… Кап-кап.
Капли?
Точно они. Снова и снова, как будто бы дождь пошел. Поначалу он тихий, скромный, а затем начинает все сильнее тарабанить по стеклу. В нос пьет сырой воздух с запахом горящих свечей и каких-то незнакомых мне трав.
Ощущения резко возвращаются — под попой твердо, спине неудобно, по телу пробегает дрожь от холода. А затем свет бьет мне прямо в глаза.
— Жива! Госпожа очнулась, Светлейший!