Глава 6
Все эти люди влезли в то, что на самом деле не понимают.
© Амелия Шмидт
«Крик в пустыне», «Ханская жатва», «Тайна трона»… И вдруг моя война с Люцифером выходит за стены клуба, становясь достоянием широких масс.
В одно «прекрасное» утро я узнаю, что ролик с куском из моего танца, где я в стилизованном под кольчугу боди орудую мечом, завирусился. К обеду начинают всплывать и другие фрагменты. Первое выстрелившее видео мгновенно подтягивает остальные.
И к вечеру мой телефон уже разрывается от сообщений, а почта радует первыми «интересными предложениями».
Нетривиальный канал: Здравствуйте, Амелия! На связи канал с шестью миллионами подписчиков – один из лидеров в разделе культуры на видеохостинге. Мы всегда стремимся быть в центре самых горячих событий. А потому, учитывая ажиотаж вокруг вашей персоны, решили предложить вам участие в подкасте. Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали нашим зрителям о себе, о своей уникальной манере танца и, конечно, о тех историях, что вы вплетаете в свои выступления. Что скажете?
Digital-фото: Добрый день, Лия! Наша команда впечатлена вашими танцевальными роликами. Есть идея создать фотопроект в той интерпретации истории, которую вы демонстрируете зрителю.
Креативный продюсер: Здравствуйте! Мы планируем съемки клипа для нового трека «Fantom». Танец в вашем исполнении был бы идеальным отражением атмосферы и настроения нашей песни. Хотели бы обсудить возможность сотрудничества. Что скажете?
Тот самый Буковский: Я занимаюсь подбором артистов для эксклюзивных вечеринок, которые мы организовываем для узкого круга влиятельных людей. Ваши танцы могли бы стать ключевой изюминкой нашей программы. Если вас заинтересовало это предложение, с удовольствием расскажу подробности.
Не прочитав все входящие, я наскоро запихиваю ноги в сланцы и как есть, в напяленном поверх свитера и штанов махровом халате, мчусь через раскисший от тающего снега дворик к Ренате.
Нужно отдать Ривкерман должное: несмотря на то, что после моего отъезда мы практически перестали общаться, отталкивающего удивления при виде меня она не выказывает.
– Смотри, – выдыхаю, заталкивая ей в руки свой телефон.
Подруга успевает только вопросительно изогнуть бровь, как из глубины квартиры раздается приглушенный голос ее матери:
– Ренька! Что за шум? Кто там?
Дверь на кухню приоткрывается, и в образовавшейся щели показывается ярко накрашенное лицо Светланы Михайловны.
– Здравствуйте, – сухо приветствую я.
Соседка распахивает дверь шире и выходит в коридор. Тянущийся от ее сигареты ввысь горький дым мгновенно заполняет пространство, придавая и без того затхлому воздуху чудовищную пряность.
– Лия… – прищурившись, заторможенно соображает, какую реакцию должна выдать. – Лия, значит… – поджав губы, знакомым манерным движением отводит дымящую сигарету в сторону и вдруг захлебывается лающим смехом. – Ой, Виталя, ты глянь! К нам беглянка заглянула!
Грузный и явно нетрезвый мужчина с залоснившимися волосами, в запятнанной дырявой майке и растянутых трико вываливается из туалета.
– Ли-и-и-йка… Ха-ха… – пьяно вымучивает, сверкая прорехами в своей антиголливудской улыбке. – И че эт с пустыми руками? А как же мировая?
– Мам, – перебивает Реня, не скрывая раздражения. Ее голос, как ушат холодной воды, моментально убивает смех матери. – В коробке есть двухсотка. Купите себе бутылку. Только чтоб тихо, ясно?
– А закуску? – бухтит Виталя, вцепившись в косяк так, будто только он удерживает его от падения.
– Цыц, – приструнивает хахаля Светлана Михайловна. Для убедительности еще и ладонью по стене шлепает. Под отставшими обоями осыпается штукатурка. – Я мойвы пожарю.
– Мы будем в комнате, – бросает Реня, больше не теряя ни секунды.
Схватив меня за руку, практически затаскивает в свою спальню и закрывает за нами дверь.
– Вот это дисциплина, – присвистываю я, невольно оглядываясь.
Светодиодная гирлянда, мятые аниме-постеры, облупившийся письменный стол, выцветшие фотографии, горы косметики и разбросанная по всей комнате одежда – эта комната, словно портал в прошлое, которое по причине воспоминаний из куда более давних времен, вдруг раньше положенного утратило свою значимость.
– Это они недавно притихли. Когда поняли, что за хорошее поведение можно получить деньжат, – делится Ривкерман, огибая кровать.
А там, в неглубоком закутке, устраивается на брошенном на пол лоскутном одеяле. Принимая позу турка, в легком недоумении смотрит на меня. Я в свою очередь таращусь на нее, лишь сейчас осознавая тот факт, что нам все еще по восемнадцать лет.
– Падай, чего стоишь? – подгоняет Ривкерман по-свойски, хлопая ладонью по одеялу. Только когда я сажусь рядом, фокусируется на моем телефоне. – Так, что тут у нас… – бормочет, принимаясь за сообщения. – Ого! – выдает после первого. – Нифига себе, – прибавляет после второго. – Это реально? Не прикол какой-то? – начинает сомневаться после третьего. Нажимая на профили, что-то там проверяет. – Страницы выглядят как настоящие… Хм… – оторвавшись от экрана, вскидывает голову, чтобы посмотреть мне в глаза. – Ты феномен, Шмидт! – резюмирует с той яркой улыбкой, по которой я, должна признать, сильно скучала. – Поздравляю!
– Да с чем? – не понимаю я. – Ты бы видела, что люди пишут под роликами!
– И что же?
– «Похабщина, кощунство, мерзкая провокация, плевок в лицо великой истории, танцы на костях настоящих героев…» – цитирую ту грязь, что успела въесться в мозг. – Всего не повторить. Там тысячи комментариев.
– Ну тем более, – всплескивает руками Реня. – Это успех!
– Успех? – переспрашиваю, не скрывая сарказма. – Ты сейчас вылитые на меня грязные помои успехом называешь?
– Именно! – не сдается подруга. – Если обсуждают, значит, задела за живое. И я вот не удивлена. Ты не просто танцовщица в клубе. Ты – явление.
– Явление?! – фыркаю. – Да меня обвиняют во всех смертных грехах!
– И при этом смотрят. И комментируют. И делятся, – настаивает Реня, козыряя перед моим носом сигаретой, которую, к счастью, еще не успела зажечь. – Понимаешь, Лия, сейчас в мире все настолько однообразно, что люди цепляются за все, что выбивается из серой массы. А ты выбилась.
– Да бред! – отмахиваюсь я.
Но Реня не слушает.
Щелкнув зажигалкой, она подкуривает сигарету, затягивается и выпускает в потолок сизую струю.
Неосторожно вдохнув эти пары, я с досадой принимаю новое осознание: меня бесит дым, потому что даже он гонит мыслями к проклятому Фильфиневичу. Поймав приход незримого присутствия дьявола, покрываюсь с головы до ног мурашками.
Ривкерман тем времен встает и начинает дефилировать по комнате, будто призрачное воплощение иконы стиля прошлого века. Дым, естественно, следует за ней шлейфом.
– Это не просто успех. Это шанс, – выдает, замирая у зеркала в изящной, но при этом подчеркнуто деловой позе. Смотрит перед собой, но видно, что изучает не свое отражение, а воображаемую карту действий, которую явно уже рисует в голове. – Ничего никому не говори. Если же кто-то что-то пронюхает и в лоб спросит, смейся, как ты умеешь, мол, какая ерунда. А сама тем временем ищи хорошего агента.
– Да какого агента? – прыскаю, прикрывая рот ладонью. – Уже можно смеяться?
– Соберись, Шмидт, – одергивает Реня невозмутимо. – Если такие люди на тебя вышли, это только начало. Но никто… Слышишь меня? Никто об этом не должен знать. Ни Роза Львовна, ни Петр Алексеевич. Девчонкам тоже не говори. Пойдут сплетни, как ни крути. Могут и специально настучать. Дело такое… Зависть – она и в Одессе зависть.
Я не воспринимаю все настолько серьезно, однако прислушиваюсь к Ренате в том плане, что никому ни о чем не рассказываю. Но и агента не ищу. Ну перебор ведь. Куда мне? Подумаешь, пригласили в одном клипе сняться. Там наверняка даже денег не заплатят. А в клубе я за две недели перекрыла аванс и еще кругленькую сумму к нему получила. Почти все отвезла в больницу, чтобы гарантировать Ясмин достойный уход: купила медикаменты на месяц вперед и раздала персоналу. Но уже за следующую неделю можно будет отложить на операцию.
Зачем мне рисковать с этими подкастами? Чтобы разозлить Розу Львовну? Так она и без того чуть что попрекает и грозит лишить премии. Нет, не стоит сейчас лезть на рожон.
– Ну ты, блин, даешь! – ругает меня Реня на следующий день. – Если не собираешься с этим ничего делать, зачем рассказала мне?
Я со вздохом опускаю голову.
– Все эти люди влезли в то, что на самом деле не понимают, – шепчу я осторожно, чувствуя, как сказанное отзывается чем-то горелым внутри. – Они комментируют, осуждают… И даже если восхищаются… Все это чересчур. Все это по-своему ранит, – признаю как никогда искренне. Не боясь показаться совсем жалкой, добавляю: – Хотелось просто, как раньше, поделиться эмоциями.
Прежде чем поднимаю взгляд, Ривкерман подходит вплотную и крепко-крепко обнимает.
– А теперь что? Упадем вдвоем на пол и будем ныть, ругая всех недалеких? – поддевает она.
И эта ирония с отсылкой в прошлое лучше любого утешения. Я смеюсь вместо того, чтобы плакать.
Еще одна пружина разжимается.
А остальные…
Вот бы иметь возможность все Рене рассказать.
***
– Амелия, – окликает меня Мира со своей обыкновенной беззаботностью и черт знает откуда берущейся веселостью.
Я, в отличие от нее, не в лучшем расположении духа. Ночью снова бабушка снилась. От ее слов и давления, которое она оказывает теперь уже в сторону Люцифера, весь день плохо.
Потряхивает, мутит, бросает в жар.
«Лекарства меня не спасут. Перестань тратить деньги. Спасай себя!»
Эти фразы зависли в мозгу. Ни о чем другом думать не могу.
Но, закончив украшать обернутую вокруг головы косу цветами, я все же обращаю взгляд на Миру.
– Чего тебе? – толкаю не самым любезным образом.
– Тебя Петр Алексеевич вызывает, – сообщает рыжая вертихвостка, будто это какое-то пустяковое событие. – К себе, – прибавив это, как дурочка смеется.
– О-ля-ля, – поддерживает волну стеба жрица Фрида.
– Не продержался и месяца, – добивает глупышка Аврора.
Я молча выхожу из гримерки.
Сегодня я посвящаю выступление нашей пятой жизни с Люцифером, той, что разворачивалась во времена казачества. На мне белое боди с традиционной вышивкой и красная тяжелая юбка в пол. Отстегнув последнюю, я собираюсь демонстрировать высокие бордовые сапоги и, конечно же, свои длинные ноги. Больше обнаженки не планируется. Суть в ином. Я отражаю самую большую потерю, которую только может пережить женщина – потерю дома, свободы, чести, любви, ребенка. Это крик души, разорванной между прошлым и настоящим.
Но Петр Алексеевич, конечно же, видит другое.
Едва я появляюсь в кабинете, в его глазах вспыхивает знакомый алчный блеск. Он себя отлично контролирует. Почти сразу же возвращает нейтральное выражение лица. Но я все равно напрягаюсь. И очень сильно. Сердце, улавливая опасность, заходится в панике.
– Присаживайся, – приглашает, указывая на стоящее перед его столом кресло.
Мне это делать совсем не влегкую. Охотно бы осталась у двери.
Но я ведь не желаю обострять отношения с руководством. Сажусь.
– Ну что скажешь, малыш? Как оно – быть в центре внимания? – интересуется с улыбкой, которая кажется столь же фальшивой, как и весь он. Не только его лицо на дорогую маску похоже, даже его зубы слишком ровные, чересчур белые – попросту неестественные, словно он не человек, а восковая фигура. – Ты вообще в курсе, что в дни твоих смен у нас такой аншлаг, что часть людей остается на улице? Поделись, что по этому поводу чувствуешь?
Я морщусь, прежде чем соображаю, что это неприемлемо. Быстро беру себя в руки. Но отвечать не спешу. Затягиваю.
Петр Алексеевич ведь так странно себя ведет… Будто папочка на утреннике.
Все это более чем мерзко.
Лучше бы и дальше прикидывался, что я вещь.
– Я просто делаю свою работу, – использую самую банальную фразу, которую только могу выудить из своего арсенала.
Стараясь не ерзать под чертовым взглядом, которым он, как клещ, вцепился в мое лицо, держу спину исключительно ровно.
– Амелия… Ты ведь девочка взрослая, – проговаривает Петр Алексеевич, резко меняя тон. Теперь он холодный и жесткий, без каких-либо прикрытий в виде ложной доброты и отвратительной сладости. – Все, что происходит в этом клубе, напрямую зависит от меня. Я даю людям площадку. А без нее, сама понимаешь… Твои танцы вновь превратятся в бесплатное хобби.
Внутри меня что-то леденеет. Но я молчу. Молчу и не двигаюсь, даже когда хозяин поднимается, обходит стол и встает за спинкой моего кресла.
– Первое правило жизни, Амелия: помни, кто тебя кормит, – напутствует он до жути вкрадчивым голосом. – Второе: научись быть благодарной.
– Я никому ничего не должна, – выдыхаю я нервно. – Вы на мне и так хорошо зарабатываете. Это бизнес, а не благотворительность. Я работаю, а не с протянутой рукой стою, – высекаю, не сумев обуздать свой нрав.
И тут же жалею.
Хоть и не вижу, что происходит за спиной, но ощущаю, словно кресло подо мной теряет устойчивость. Пальцы Петра Алексеевича с силой сжимают спинку так, что в тишине отчетливо слышен треск кожи.
– Нет, малыш, ты не права, – льет в уши обманчиво мягким голосом. – Все мы что-то должны. И я. И ты. И вот эти твои танцы, – делает паузу, явно наслаждаясь моментом, – они мне тоже должны, –предъявляет, наклоняясь настолько близко, что я чувствую его дыхание – терпкое и неприятное. – Я могу быть очень щедрым. Но если ты вдруг решишь играть по своим правилам, мир может стать очень маленьким. И тесным, Амелия.
Петр Алексеевич возвращается к столу. Я уже с трудом выдерживаю напряжение. Он же смотрит так, будто весь этот ликбез – чисто отеческий совет.
– Ты меня услышала? – уточняет тоном, не терпящим больше никаких возражений.
Все во мне кричит об опасности, подгоняя к бегству. Но я не убегаю. Сохраняя остатки достоинства, смотрю Петру Алексеевичу прямо в глаза и отвечаю:
– Да, я вас услышала.
– Вот и хорошо. Жду тебя после выступления.
Когда я, наконец, закрываю за собой дверь кабинета, кажется, что на коже остается толстый слой грязи. Хочется немедленно помыться.
Но я не могу.
Мне нужно идти на сцену.
читать полную версию книги