Глава 3
Маруся
Стою, смотрю на Максима, а внутри все дрожит, как холодец.
– Как это… полюбил? – шепчу одними губами.
Эту?… Куклу намалеванную?
А я?
Я ж ему и сердце свое, и честь свою… отдала…
Комкаю подол платья в кулаках, стараюсь не расплакаться.
Говорит, все понять должна?… А я что-то совсем ничего не понимаю. И врезать хочется. Теперь уже себе. Чтоб очнуться ото сна этого дурного!
– Ну вот так, Марусь, – Максим пожимает плечами, будто не жизнь мне ломает, а чай недосахарил. – Идем, на кухне поговорим.
И толкает к выходу из комнаты.
– Нет! – дергаю плечом. – Мы тут поговорим!
Он вздыхает, будто устал.
– Давай без этого детского сада, – говорит. – Не маленькая уже. Сказал же – не получится у нас. Ни одного мы с тобой поля ягоды. Не срослось.
Стою, и будто все осыпается. Мир, потолок, люстра – все на голову мою глупую летит. Я под обломками. Только голос мужа любимого в голове, как пластинка заезженная: “Не срослось. Не срослось. Не срослось.”
– Да как же так, Максим? – шепчу. – Я ведь замуж не напрашивалась! Сам позвал! Сам проходу не давал. Говорил, такой, как я, в Москве не встречал.
Это чистая правда! Он как в ресторане меня том увидал, где официанткой работала, как заведенный за мной ходил! Несколько месяцев! Цветы, конфеты дарил! На свидания звал!
А я сразу сказала – я девушка честная. До свадьбы – ни-ни!
Когда замуж позвал, обалдела, конечно. Быстро все у нас завертелось. Но я ведь думала, он серьезно! Просто так ведь замуж не зовут!
Эх, говорила мне бабуля! Москвичи эти все – поверхностные. В глаза одно говорят, а за пазухой нож носят! Но не думала, что Максим мой такой!
– Хорошенькая ты, Марусь. На лицо – вообще картинка. Думал, получится у нас. Но разные мы. Понимаешь? Сама что, не видишь? – говорит он нежно, гладя меня по плечику.
Будто что-то хорошее сказал, а как говном измазал. Сердце разбивает мне в дребезги.
Не вижу! Ничего я не вижу! Думала, заживем, все как у людей будет! Детишек нарожаем, дачу купим. Я б там тепличку, огородик. Да, не городская. Из простых, деревенских. Но сердце-то у меня горячее, чем русская печка! Я ж его сердцем этим, полюбила… По-настоящему!
– И чем же эта Элка лучше, чем я? – вою. Слезы ручьем по щекам.
Не хочется выглядеть жалкой. И выть по-бабьи перед ним и этой… чухондрой! Которая все трусы свои никак найти не может. Горбатится с жопой голой!
Но рыдания рвутся из меня сами, с каким-то надрывом, из самой печенки!
– Да всем! – встревает Элка. В голосе у нее ехидцы – хоть отбавляй. – Знаешь поговорку: можно вывести девушку из деревни, но не деревню из девушки! Ха-ха!
Ха. Ха. Ха.
Хватаю первое, что под руку попалось – рубашку Максима, что на спинке кровати висела. Швыряю в падлюку. Жаль, что не кирпич!
Не долетает. Падает на кровать на полпути.
Максим встает между нами.
– Так, ну все, хватит! – рявкает. – Сейчас все успокоятся, все обсудим. А потом билет тебе купим. Домой.
Домой? Домой?!
Это он что, думает, от меня вот так просто избавиться можно? Будто я вещь какая-то, которую в магазин можно сдать по гарантии? Как кастрюлю, которая не подошла к его индукционной плите!
Не к нему я в Москву ехала! А сама!
– Ничего мне от тебя не надо! – кричу. – Ни билета, ни слов твоих тухлых! Я прямо сейчас уйду! Я… я…
Слова заканчиваются. Только пульс в висках и ком в горле. Задыхаюсь от боли. Она расползается в груди, как крысиный яд.
– Головка от часов “Заря”! – передразнивает Элка, наконец, сумев прикрыть свои непотребные места одеждой. – И скатертью дорога!
Вот сейчас точно убью! Не шучу!
– Да как ты могла? – визжу. – Я ж думала, мы подруги! Я тебя жалела! Чаями поила, слушала про мужа твоего тирана. А ты… Свой стал не мил, так на чужого позарилась? Думаешь, на чужом несчастье свое счастье построишь!
– Ну и дура, – Элла поджимает губки. – Понаедут тут. С борщами своими. И думают – все им должны. А сама-то ты кто? Ни манер, ни ума! В люди с тобой выйти стремно. Поговорить – не о чем. И в постели как бревно. Вот и не удержала мужика. В Москве такими, как ты… только полы мыть! Уезжай, тебе говорят! По-хорошему!
– Элла! – гремит Максим. – Хватит!
Это уж точно! Хватит с меня! Задыхаюсь уже от слов этих поганых. От квартиры этой. От любви своей несчастной.
Распахиваю шкаф. Хватаю все подряд. Платья, джинсы, носки, белье – все без разбора. Кидаю в чемодан. Плевать, что помнется. Слезы глаза застилают. Но ноги моей тут больше не будет!
Максим что-то там говорит, типа “не горячись”, “подумай” – да пошел он куда подальше!
Закрываю чемодан, достаю из тумбочки паспорт. И к двери.
– Марусь, ну куда ты? Уже поздно, – говорит Максим, но краем глаза вижу, как Элка его хватает за руку. Мол, пускай.
– Теперь не твое это дело! – хлюпаю носом. – Живи со своей Эллочкой-людоедочкой! Чтоб вам провалиться! Тьфу!
Громко хлопаю входной дверью.
Стою как дура на лестничной площадке с чемоданом. И тишина. Никто за мной больше не бежит. Не зовет. Не говорит “останься”.
Падаю на ступеньку, как подкошенная. Сижу, рыдаю.
Дура я, дура. Сердце свое отдала москвичу этому. И честь отдала–а-а-а.
А он предал – и глазом не моргнул. Променял на курицу с ногтями, как у Фредди Крюгера. Ы-ы-ы-ы-ы-ы….
Никого у меня теперь нет. Ни мужа. Ни подруги. Ни ночлега. Только чемодан и последняя тыща на карте.
И гордость. Ее у меня, к счастью, отобрать у них не получится.
Наревевшись, вытираю слезы.
Поздно плакать. Москва ведь слезам не верит.
Достаю телефон из кармана. Открываю расписание поездов – глянуть, когда ближайший. Домой. До Архангельска.
Ну вот. Есть. Один. Завтра вечером. Боковушки остались. А цена – тысяча триста! А у меня… всего тысяча! Последняя! Мне ж потом еще на электричку надо, а там на автобусе еще до Лопарей!
Глотаю слезы.
Ну ничего. Подруг обзвоню. С которыми в ресторане работали. Может, приютит кто на ночь. Перекантуюсь как-нибудь.
Набираю Аньку. Та самая, которая говорила мне: “если что – звони”.
– Алло?
– Ань, привет! Это я, Маруся. Не удобно так… но переночевать у тебя можно? На ночку одну!
– Ой, Марусь, слушай, так неудобно! У нас ремонт! Пыль, грязь, все вверх дном…
– Да я не привередливая, – выдыхаю.
Да я в ванной лягу! На коврике! Всяко лучше, чем с бомжами на вокзале.
– Нет, прости, никак…
– Ага… понятно.
Набираю Вику. Что пятьсот рублей у меня занимала. Так и не отдала.
– Ой, Марусь, прости, ко мне родственники приехали. Яблоку упасть негде. Да и кошка нервная, чужих шугается.
Роняю голову на колени. Хоть плачь, хоть вой. Не нужна я больше никому.
И тут… дверь нашей квартиры… то есть квартиры Максима, открывается…