18. Глава 16.
Меня трясёт. Но это хорошая тряска. Положительная. Я зла! Я просто дико зла сейчас на всех. Ну, кроме сына. Его я с честью исключаю из этой клоаки.
Дочь… посмотрим. Она, конечно, всегда была папина, но опуститься до паскудства…
Прибежит еще ко мне, я уверена. Когда самой хвост прижмёт.
Самое обидное, что я уверена, что и Борис прибежит. Вот только…
Будет поздно. Очень поздно.
Если бы…
Если бы сейчас он всех выгнал, пришёл сюда, закрыл дверь, встал на колени…
Слышу звук закрывающейся двери.
Глупое сердце трепыхается в своей клетке.
Понимаю же мозгами, что не будет так, как я хочу! Не будет! А всё равно…
— Раиса, нормально можем поговорить?
— Нормально?
— Ну, не цепляйся ты к словам, а? Что ты матери наплела? Она там опять со своей валерьянкой.
— С валерьянкой? Ей давно пора переходить на более тяжелые препараты.
— Я это учту. Рай, можешь выслушать спокойно, а?
— Иноземцев, вот что ты делаешь сейчас, а? Ты… ты нарочно меня выбешиваешь? Из себя выводишь? Зачем? Чтобы представить потом в суде как истеричку или что?
— Я? – он искренне удивляется, когда я нахожу в себе силы повернуться и посмотреть на него.
Скотина.
— Ты!
Руками разводит, глазки закатывает.
— Как, Рай?
— Прекрасно знаешь как деуствуют все эти слова. Успокойся, нормально поговорить. Это как красная тряпка. Приводящая в бешенство. Не мне тебе рассказывать.
— Честно? Раис, ты сейчас прям Америку открыла…
— Мотай на ус. Пригодится, с этой твоей.
— Рай, не надо, а?
Не надо! Конечно! Не поминайте имя нашей зазнобы всуе. То есть всунуть ей можно, а всуе упоминать – табу.
Нет, какая же он всё-таки…
Сволочь.
Предатель.
Сволочь еще раз.
Гандон.
Господи, какой же родной!
Красивый!
Мой…
Был.
Плечи широкие, руки – как я любила его плечи обнимать, трогать бицепсы, обхватывать ладошками, цепляться, когда он нависает сверху, проводить пальчиками по влажной гладкой смугловатой коже, обрисовывать соски, целовать их, дышать им… боже, я в подмышки его утыкалась и вдыхала его запах. Его! Мужчины моего!
Боря всегда любил миссионерскую позу, кстати. Любил быть сверху. И я любила когда он сверху. Его мощь любила, тяжесть, чувствовать себя под ним слабой, нежной, раскрываться…
Боже, это что, всё? У меня больше не будет секса с Борисом?
Почему-то именно сейчас меня обухом по башке лупит эта информация.
Как так-то?
Нет, я понимаю, он предатель, он нашёл себе молодую, но… может там всё не серьёзно? Господи, да может быть и хрен с ним?
Как говорят, не карандаш, не сточится, не мыло, не смылится. Что вам, ссаной дырки жал… ой, это уже о другом.
Ну, то есть… подумаешь, изменил!
Подумаешь, молодую трахнул, и что? Все же они, кобели, одинаковы, да? И что, из-за этого семейную и личную жизнь в унитаз? Ну, может реально хрен с ним? Как-нибудь… прощу уж его, а?
Скажу, ладно, жеребец, иди, прополощи пипирку мирамистином и борщ лопай, у меня вкусный, кто ж тебе еще такой борщ забабахает? Разве умеют такое руки, которые не держали пионерское знамя? Не знаю, откуда всплывает эта фраза, но всплывает.
Господи, о чём я только думаю?
Какое прости? Я бы простила, может быть, вот только моё прощение Борису нужно как прошлогодний снег.
У него же молодая, красивая, гибкая, на стол умеет запрыгивать. В любви подвижная.
И беременная, да?
— Борь, я готова спокойно. Давай, говори…
— Рай, нужно побыстрее с разводом решить, понимаешь… там…
— Она ребёнка ждёт?
Пауза… снова эта бесячая пауза.
Можно мне, пожалуйста, лицензию на убийство, а?