Глава 3
Что лучше: никогда не знать счастья или окунуться в него с головой, но лишь на одно мгновение?
Не знаю. Да и стоит ли задавать себе такие вопросы? Ведь судьба обычно не предлагает выбор. Я совсем не думала о том, какого будет лишиться надежд и иллюзий в день собственной свадьбы.
Мне было привычно в первом варианте. Терпимо. Ну не намерена жизнь баловать меня, ну что тут поделаешь?
Первые десять лет я помню плохо. Вспышками. Картинками, больше похожими на неприятные сны.
Родительский дом в селе. Покосившийся старый сарай из некрашеных серых досок. Лязганье грязной цепи, которой был прикован к будке тощий лохматый пёс.
Постоянный холод. Потому что нечем топить. И одежды тёплой тоже нет. Кое-как согреться можно только на кухне. Там оконные рамы по краям круглый год забиты старыми колготками. А если есть газ, можно включить конфорку на плите.
Но я боялась туда ходить. Лучше мёрзнуть в продуваемом всеми ветрами сарае, чем попасться под горячую руку никогда не просыхающих родителей.
Очень хорошо помню, как появилась тётя Маша. Она приехала на чёрном блестящем автомобиле и показалась мне самой красивой женщиной на свете. В память врезались её изящные кожаные сапожки на каблучке, ступающие по опавшим осенним листьям. Светлые волосы, уложенные гладкой, блестящей волной. Вишнёвая помада на губах и сладкий цветочный запах духов.
Я тогда подумала, что она волшебница или принцесса из сказки, потому что таких красивых людей просто не существует в природе. Я ведь даже не знала тогда, что у меня есть тётя.
И точно не подозревала о том, что она хочет забрать меня с собой в город.
Тогда я не чувствовала счастья. Мне было страшно покидать родные места. Я научилась выживать в доме, где о моём существовании вспоминали пару раз в год. А будущее с тётей представлялось мне слишком туманным.
Она оказалась не волшебницей и, к сожалению, не принцессой. Тётя Маша — добрая женщина. Она искренне хотела помочь родной племяннице. И я благодарна ей за очень многое в своей жизни. В общем-то, она единственный человек, относящийся ко мне с теплотой.
Если бы мы жили с ней вдвоём, думаю, хороших моментов, о которых можно вспомнить, было бы куда больше.
Но тётя Маша забрала меня не к себе. Она привезла десятилетнюю полудикую оборванку — племянницу в большой дом своего нового мужа. Богатого и влиятельного человека.
Владислав Сергеевич Орлов старше жёны на пятнадцать лет и, наверно, поэтому с её мнением считаться не любит. Чужого ребёнка приютить согласился, однако за свою щедрость требовал многое. В том числе безоговорочное послушание.
Я научилась выживать и в его доме. Не попадаться лишний раз на глаза. Не злить. Не спорить.
Правда, зачастую Владиславу Сергеевичу не нужен был повод для гнева. Требовался только тот, на ком его можно выместить. Когда тётя Маша была дома, она принимала удар на себя. Но если её не оказывалось поблизости, то выслушивать упрёки и получать оплеухи приходилось мне.
По словам Владислава Сергеевича, я обязана была засыпать и просыпаться с мыслью о том, как много я ему должна. И я ведь даже с этим не спорю. Вероятно, моя жизнь с родителями была бы хуже.
Здесь, по крайней мере, я смогла ходить в школу, как все дети.
Своих детей у Владислава Сергеевича и тёти Маши не было, хоть они и хотели. О существовании Влада дядя тогда ещё не знал. И от этого характер его портился от года к году всё больше.
— Быть тебе, Дашка, моей наследницей, — горько усмехался он. – Ну ничего, время ещё есть. Может, кто из любовниц родит. А если нет, то выдам тебя за кого надо. Чтоб хоть бизнес не пропал.
Я не волновалась о его словах особо. Казалось, что времени ещё много. Нужно школу закончить и очень постараться поступить в институт. Просто так на работу меня не отпускали. Владислав Сергеевич считал, что молодую официантку и даже консультанта в магазине обязательно кто-нибудь да испортит.
Мне, как части выгодного делового предложения, портиться было запрещено, соответственно, и работать тоже.
А вот на учёбу отпускали. Поэтому именно на неё я всё своё усердие и направляла. Чтобы к тому моменту, как меня соберутся «продавать» замуж, иметь хоть какие-то пути отступления.
Моё время закончилось, едва мне исполнилось восемнадцать лет. Раньше, чем я предполагала. И этому способствовало два весомых обстоятельства.
Во-первых, Владислав Сергеевич перенёс инсульт. Ещё вполне крепкий пятидесятилетний организм справился с этим не так уж и плохо. Дядя почти полностью восстановился. Однако о будущем это заставило его задуматься более обстоятельно.
Вторая же причина отмечалась в доме дяди как праздник. У него нашёлся самый настоящий родной сын. Взрослый уже. Нагулянный по молодости и забытый в своё время за ненадобностью.
— Хорош, сученыш! – с гордостью в голосе заявил дядя. – Весь в меня! Злой как собака. Борзый. Сразу видно мою породу.
Объявившегося наследника звали тоже Владиславом. Как будто его мать не смогла придумать другое имя. Ему уже стукнуло двадцать пять лет, и борзости в нём действительно хватало.
Чтобы познакомиться с сыном, Владиславу Сергеевичу сначала пришлось вытащить того из-под ареста. Драка в общественном месте с причинением вреда здоровью средней тяжести потянула на хорошую взятку.
Так что Влад оказался сразу с порога должен отцу. А Владислав Сергеевич очень любил, когда окружающие ему должны.
В тот день, когда мы впервые увиделись, над городом пронеслась первая в этом году гроза. Я всегда любила это время года. Май, полный ароматами проснувшейся после зимы природы. Пьянящий букет из запахов липы, сирени и первых цветов.
Я промокла под дождём. В туфлях хлюпало. Белая шелковая блузка неприятно липла к телу, а с кончика русой косы капала вода. Я забежала в дом и замерла у двери в нерешительности.
Если Владислав Сергеевич увидит, как я промокла, то будет кричать, что я порчу мокрой обувью паркет и не берегу одежду, которую по его милости имею.
Уже привычно прислушиваюсь к голосам в доме. Дядя всегда говорит громко. Нужно услышать, в какой части дома он находится, и подняться к себе в комнату так, чтобы с ним не столкнуться.
Крадусь в ту сторону, которая кажется мне безопасной. Бесшумно ступаю носочками мягких туфель, стараясь не скрипеть половицами. Вот он, поворот на лестницу левого крыла. Нужно добраться до него, а потом резко рвануть наверх, что есть сил.
Мне почти удаётся. Сворачиваю на лестницу и внезапно врезаюсь в кого-то.
Сердце ухает в пятки от страха. Неужели я ошиблась и столкнулась сейчас с Владиславом Сергеевичем?
За мою талию крепко хватаются чьи-то руки, а я начинаю осознавать, что передо мной не дядя.
Я уткнулась носом в грудь незнакомому мужчине. Первым делом до мозга доходит запах. Тот, в кого я врезалась, пахнет умопомрачительно приятно: грозой, под которой я только что промокла, и хвойным лесом.
Скольжу взглядом по чёрной футболке, обтягивающей крепкую грудь, поднимаю глаза к лицу мужчины.
Он гораздо выше меня, на целую голову.
Сердце словно током прошибает. Настолько красив незнакомец. Черты лица у него мужественные, но настолько вызывающе идеальные, что это выглядит порочно. Будто даже смотреть на него — это грех. Серо-голубые глаза глядят на меня с ироничным прищуром. Чувственные губы изогнуты в небрежной улыбке.
Понимаю, что позорно краснею, не в силах вымолвить и слова, а незнакомец неожиданно отпускает мою талию и отходит на шаг назад.
Сразу становится как-то пусто и холодно.
— Привет, мелкая, ты что тут горничной после школы подрабатываешь? – спрашивает он.
Я не улавливаю смысл вопроса. Просто млею от низкого бархатного голоса.
— Это, Дарья, — слышу за спиной голос Владислава Сергеевича.
Оборачиваюсь к хозяину дома и натягиваю на лицо улыбку.
— Здравствуйте, дядя, — выдавливаю из себя.
Знаю, что, если проявлю неуважение, меня ждёт наказание.
— Дядя? – переспрашивает незнакомец. – это что, моя двоюродная сестра получается?
— Нет, не сестра, — Владислав Сергеевич морщится. – Дарья – это твоя будущая жена.
Слова дяди вводят меня в ступор. Буквально оглушают. Неужели я не успела? Ни институт не закончила. Ни работу не смогла найти. Что же теперь делать?
И за кого Владислав Сергеевич хочет меня выдать? За этого ошеломительно притягательного типа? Не может такого быть!
Краем глаза слежу за реакцией незнакомца и расстраиваюсь почти до слёз.
После слов дяди улыбка сползает с лица мужчины. Вместо неё появляется презрительное недоумение.