Глава 4
Спустя час никаких новостей. Время тянется медленно, а мои нервы потихоньку сдают.
– Кто с Василисой остался сидеть? Няню вызвали? – снова спрашивает Савелий, опомнившись, но я и Дунай молчим.
Рядом сидит мой отец, но Сава его игнорирует, ждет ответа от нас.
Они не ладят еще с начала наших с ним отношений. Мои родители являются докторами наук и всю жизнь проработали в университете, пророчили мне в мужья аспиранта отца, а когда я связалась, по их мнению, с деревенским простаком, устроили мне бойкот на целых пять лет.
Смягчились лишь, когда одна из подруг мамы случайно увидела меня на детской площадке с сыном и рассказала им об этом, после чего отец пошел на уступки и разрешил матери общаться со мной. Она брала Дуная в парк покормить уточек, с собой на лекции, чтобы показать ему свое место работы, а поскольку с отцом они трудились в одном университете, тот нет-нет да Дуная видел, а со временем прикипел и даже начал мне периодически звонить.
Единственное, что за все эти годы не изменилось, так это их обоюдная с Савелием неприязнь. Отец считал его нечистым на руку дельцом и плебеем.
– С Васей Виталина, она за ней присмотрит, – отвечает папа и замолкает, больше не поддерживая разговор с зятем.
Мы снова сидим в молчании. Слышен лишь звук тикающих часов, который начинает действовать на нервы. Я уже хочу содрать часы со стены, как невдалеке раздается шум, а затем стучат входные двери.
– Где Ванечка? Где мой внук? Что случилось? – с криками залетает в приемный покой свекровь.
Здесь царит тишина, и кроме нас и медперсонала больше никого нет. Оттого паника, которую наводит Феодосия Гавриловна, оказывается заразной, и меня снова начинает мелко трясти.
Я зажмуриваюсь и крепче обнимаю сына, находя в этом успокоение.
Стыдно, ведь это я должна дарить ему уверенность в том, что операция пройдет успешно, и наш Ваня выживет, снова будет играть в свой любимый хоккей, есть сырые яйца по утрам, потому что так сказал ему тренер, и раздражать младшую сестренку Василису, обрезая ее куклам волосы.
– Мам, успокойся, пожалуйста, только не плачь. Еще ничего неизвестно.
Савелий пытается привести в чувство мать, но та кидается ему на шею и рыдает так, словно уже оплакивает внука.
Меня это злит, поскольку я еще полна надежды на лучший исход, а она всё продолжает кричать и истерить.
– Ой горе-то какое, горе! Да за что ж это нам?
Она завывает так громко, что у меня закладывает уши, и я жмурюсь, пытаясь понять, что же со мной не так.
Вот так должна реагировать мать, а я будто впала в транс.
Ни слез.
Ни истерики.
Все свои эмоции я переживаю внутри. Держу их в узде, боясь, что потеряю контроль. Я должна быть сильной и верить в лучшее.
– Хватит! – рявкаю я, наконец, на свекровь, когда вижу, что Дуная трясет.
У него начинается паническая атака.
Такое случается довольно редко и за последние года три было всего раза четыре от силы. Мы научились с этим справляться с помощью психолога, но родители Савелия, всю жизнь прожившие в деревне, не верят во всё это и не считают нужным держать себя в руках, чтобы не нервировать внука.
– Ты почему на меня кричишь, Нина? – удивляется Феодосия Гавриловна и всхлипывает, похлопывая себя по груди.
– Своими криками вы пугаете Дуная, не видите?
Я усаживаю сына прямо и обхватываю ладонями его лицо, помогаю ему привести дыхание в норму.
На свекров не смотрю, но чувствую, что отец Савелия, Игнат Аристархович, недовольно бурчит, что мы совсем распустили пацана, а младший с него пример берет, поэтому и попал под машину.
– Нечего с пацанами сюсюкаться. Вырастают потом слюнтяи, которые ничерта не подчиняются правилам, а шляются по шалманам…
Я слышу эту песню уже в который раз, но если раньше терпела, сцепив зубы, то сейчас что-то во мне ломается.
– Хватит! Если вы собираетесь обвинять моего ребенка в том, что он сам виноват в том, что попал под машину, переходя пешеходный переход, то убирайтесь! Слышите меня, убирайтесь! Пошли вон отсюда!
Я буквально надрываю глотку, а в конце уже сиплю. Не привыкла вот так кричать, поэтому и теряю голос.
– Нина, успокойся, мы все на нервах, – хмурится и спокойно говорит Савелий. – Я попрошу медсестру вколоть тебе успокоительное.
Мне хочется завизжать и толкнуть Саву, чтобы он почувствовал ту же боль, что испытываю сейчас я, и чтобы не смел больше говорить мне, что делать и как себя вести.
Я открываю рот, чтобы высказать ему всё, что я думаю о нем и его семье, но в этот момент приходит в себя Дунай.
– А где твой живот, мам?