Глава 8
– Опухоль за ночь спала. Мы можем говорить о частичном повреждении спинного мозга, что дает хорошие прогнозы для восстановления двигательных функций, однако сами понимаете… Чем больше он находится в коме, тем…
Василий Семенович продолжает расписывать возможные последствия, но избегает самого главного.
– Он ведь может так никогда и не выйти из комы, верно?
Я смотрю на своего перебинтованного сына и еле сдерживаю слезы. Его ноги в гипсе, а сам он выглядит безжизненным, что меня пугает гораздо больше, чем его переломы.
– Чем больше дней проходит после комы, тем меньше шансов на удачный исход.
– Он выйдет из комы. Выйдет, – бормочу я и поглаживаю кисть Вани.
Я боюсь коснуться лица и что-то повредить. Сейчас он мне кажется таким хрупким, словно хрусталь. Тронь, и расколется на части. И никакой клей не поможет.
– Будем на это надеяться, Нина Федоровна.
Василий Семенович тяжко вздыхает и трет глаза. Выглядит уставшим, и мне кажется, что он всю ночь не спал. Я оставляю свое мнение при себе.
Врач уходит, и я остаюсь со своим сыном наедине.
В моменте есть только мы вдвоем. И прямо сейчас мне всё равно, арестована ли уже Арина, или нет. Самое главное для меня – благополучие ребенка.
В отличие от меня, свекры и мои родители полны желания справедливости и наказания для преступницы. К Ване допустили только меня, так что они уехали в полицейский участок, чтобы узнать, завели ли они уголовное дело.
Дунай сидит дома с Васей, которую я запретила везти в детский сад. Со вчерашнего дня у меня страх, что и с ней может что-то случиться.
Я смотрю на сына, кажется, целую вечность. Всё надеюсь, что увижу хоть какое-то движение век, мышц или пальцев. Но он лежит неподвижно несколько часов, а я, наконец, встаю со стула, чтобы размять затекшие ноги.
Подхожу к окну и достаю из сумки воду. У меня трясутся руки, и пока я наливаю воду из бутылки в стакан, некоторые капли выливаются на пол.
Я делаю глоток и прикрываю глаза, прислонившись лбом к стеклу.
Хочу побыть в тишине и подумать, но в этот момент звонит мама.
Я не игнорирую, наоборот, принимаю вызов сразу.
В горле ком от страха, что что-то случилось.
Больше я звонки не могу воспринимать по-другому. Только в красном оттенке.
– Как ты там, Нин?
– Странный вопрос, мам. Как может быть в порядке мать, чей ребенок находится в коме?
Мама не виновата в том, что случилось с Ваней, но я так истощена, что не контролирую свои слова и эмоции. Они вырываются против моей воли, не в силах больше быть запертыми внутри.
– Мы два часа назад вернулись домой. Через минут двадцать к тебе Дунай приедет. Я передала через него биточки. Твои любимые.
Я не помню, когда ела последний раз. Здесь есть столовая, но мне просто кусок в горло не лезет.
– Не нужно было, мам.
– Ты должна есть. Или хочешь на кладбище среди предков оказаться?
– Твои слова жестоки, мама.
– Прости меня, Нин, просто мне больно наблюдать за тобой. Ты будто наказываешь себя. Тебе тоже нужно есть. Ты ведь недавно пережила…
Мама осекается, не хочет причинять мне еще больше боли. Но смысл скрывать за многоточием правду? Мне ведь и так всё понятно.
– Выкидыш, мама, это называется выкидыш.
– Мне очень жаль, – говорит мама искренне, и я понимаю, как тяжело ей даются эти слова. Она всегда была женщиной холодной и не особо любвеобильной, но я знаю, что она меня любит. И ее поддержка для меня сейчас гораздо ценнее, чем любая чужая.
– Мы сегодня ездили в участок. Следователь сказал, что подозреваемая в аварии взята под стражу. Игнат Аристархович и твой отец рвут и мечут. Говорят, что ее могут отпустить.
Мама продолжает вводить меня в курс дела, а мне тяжело слушать всё это. Слишком изматывающе.
– Мам! Мам!
Она слышит меня не с первого раза. Слишком увлечена подробностями расследования.
– Как там Василиса? Я надеюсь, вы не говорите об аварии при ней?
– Нет, конечно, Нин. Я запретила всем говорить ей, где Ваня. Если что, он на экскурсии в Питере. Она маленькая, так что вопросов пока не задает.
– Спасибо. Можешь дать ей трубку?
Я рада, что мама поступает сознательно, но корю себя, что сама не предупредила всех заранее, чтобы не информировали Васю. Она слишком маленькая, чтобы вываливать на нее такие новости.
– Мам? А ты когда домой плидешь? Бабушка сказала, что вечелом. Ты купишь мне куклу?
– А ты поела кашу с утра, солнце?
– Фу, бяка.
– Поешь, и тогда я тебе куплю две куклы, хорошо?
– Холосо.
– И слушайся бабушку Виту.
– Возвлащяйся посколее.
Василиса до сих пор не выговаривает букву “р”. Я хотела отдать ее к логопеду со следующей недели, но сейчас даже сил нет просто думать об этом.
– А теперь дай телефон бабушке, – прошу я, а затем слышу шуршание и недовольство дочки, что придется съесть кашу. – Мам, ты посиди с ней до вечера, ладно? Я приеду, а на завтра няню вызову.
– Глупости, Нин. Я отпуск оформила на месяц, а после уже на пенсию, возраст ведь, так что посижу с внучкой столько, сколько потребуется. Ты за это не переживай. Занимайся Ваней, как он очнется. Ему понадобится длительная реабилитация.
Меня радует, что мама, как и я, полна оптимизма, так что ее слова меня приободряют.
– Мм, – вдруг раздается еле слышный слабый стон.
Я не сразу его слышу, а затем, осознав, что в палате лишь я и Ваня, резко оборачиваюсь, в надежде глядя на кровать.
– Ваня! – кричу я и подбегаю к нему.
Его взгляд мутный, полон боли.
Мое сердце рвется на части, слезы беззвучно капают на его подушку, но я чувствую облегчение. С привкусом полыни.
Мой сын обязательно будет жить.