Глава 10
Валерия
Три картонных ларька? Да это же моя жизнь.
Мы с Улькой столько сил вложили в это дело. Эти самые “картонные ларьки” ремонтировали, сами контролировали работяг. Ездили по строительным рынкам, выбирали плитку, покраску стен, рейки.
Таскали на себе деревянные клумбы на ножках, едва впихивали в машину. А потом закупали мебель, холодильники, вазы. Научились крепить полки.
А с какой любовью мы оформляли вход и каждый угол внутри, чтобы было ощущение, что ты попал в рай?
— Три картонных ларька? — переспрашиваю я.
Никогда не замечала за собой склонности к рукоприкладству, но сейчас прям захотелось огреть Руданского чем-то тяжелым.
Слон в посудной лавке — вот кто он. Без сожалений растопчет любую жизнь.
— Не так? — переспрашивает он.
Я злюсь. Как же я злюсь!
Даже приходится глаза прикрыть на несколько секунд, чтобы не сделать ему фаталити. Вряд ли, конечно, мне это удастся, но душу бы отвела.
Одно меня сейчас удерживало от необдуманных поступков — чувство, что еще не все потеряно и от моего поведения сейчас зависит будущее нашего с улькой цветочного бизнеса.
— Не так, — твердо говорю я, распахивая глаза и глядя прямо в лицо Руданского. — Может, для вас это все игра, но для меня это дело всей жизни.
— Как высокопарно, — уголок губ Руданского скептически ползет вверх.
Я отворачиваюсь, глубоко вдыхаю через нос, выдыхаю через рот.
Лера, держи себя в руках, умоляю. Держи, девочка.
Этот мужик может раздавить одним только мизинцем. Нельзя ошибаться.
Ему все дозволено — поэтому он так разговаривает. Беспредельщик.
Когда я поворачиваюсь, Руданский смотрит на меня с удивлением.
Я спрашиваю:
— Вы считаете, что поступили правильно?
Мой вопрос ему не нравится — он тут же хмурится.
— Мои решения не обсуждаются, — ледяным тоном говорит он.
И я невольно чуть не вжимаю голову в плечи.
Ну да, как же! Он уже поступил плохо. Хрен в этом признается. Или, может, даже не осознает?
— Мы не заслужили этот разгром, понимаете? Мы работаем честно и тяжело. Не спали сутками, чтобы развить наш цветочный. В этой ситуации ваша сестра была не права.
Глаза Руданского тут же сужаются, он недовольно ведет челюстью.
Неужели, даже мысли не допускает, что кто-то из его семьи может поступить неверно.
И тут он спрашивает:
— Вы узнаете, для какой цели совершают покупку?
Я тут же вытягиваюсь по струнке, понимая, куда он ведет.
Говорю::
— Это цветочный магазин. Обычно причины покупки у клиентов одни и те же. Но мы не можем предсказать, что кто-то засунет стебель розы с шипами кому-то в попу и тем самым нанесет тяжкие телесные. Понимаете? — меня понесло.
Но я уже не могла держать себя в руках. Если бы он не знал о ситуации — это одно. Руданский же покрывает сестру и делает из нее безнаказанного монстра. Способствует беспределу.
Егор холодно усмехается над моей последней фразой.
— А ты с зубками, да?
И улыбается так, словно съесть меня хочет:
— Может, этот Доборотень и работает.
Это дурацкое приложение?
Говорила Эду, что он слишком много подкрутил. Не надо было столько. Мало ли, что у Руданского в голове. Он чувствует себя королем мира, не меньше.
Я сжимаю кулаки и решаю сразу перейти к делу:
— Дайте нам спокойно работать.
Я уже не заикаюсь про компенсацию. Чувствую, что тогда он точно ничего не сделает. Пусть хотя бы кислород в городе не перекрывает.
Руданский откидывается немного назад, ощупывает меня взглядом и спрашивает:
— А что мне за это будет?
Я тебя не прокляну! Вот что тебе будет.
А вот от заговора на понос тебе не уйти, Руданский!
— Чистая совесть, — говорю я, глядя прямо в глаза.
Замечаю, что они у него серые, с широким темным ободком вокруг радужки. Сами же зрачки заливают черным почти все, оставляя для серого совсем мало места.
Я ему нравлюсь?
Мне это льстит и пугает одновременно.
— Совесть? — Руданский вдруг широко улыбается, и у меня по коже идут мурашки от его мальчуковой улыбки. — Это что?
Конечно, у него ее нет. Обменял на ластик в первом классе. Кто бы сомневался?
Я молчу, смотрю на него упрямо и открыто. Обратного пути нет, я уже все сказала.
Он наклоняется ко мне, и мне требуются все силы, чтобы не откинуться назад от него подальше. Но я напрягаюсь так, что даже шею сводит.
— Так что мне за это будет? — спрашивает он.
Любого другого можно было бы припугнуть шумихой в СМИ, постами в соцсетях, но я знаю, что такая тактика выйдет нам дороже. У нас тут семьи. Он просто сотрет нас с Улькой с лица земли и даже не заметит.
Скажет — приказ. Я так решил. Я все делаю правильно.
Никто не смеет сказать поперек его слову. Никто. Ни администрация, что ходит к нему на поклон, ни журналисты, что пишут для него заказные статьи.
Я в тупике. Но я говорю, как есть:
— Я не продаюсь.
— Верно, — улыбается он чересчур довольно.
И я так и чувствую двойное дно. Оно не заставляет себя ждать.
Руданский говорит:
— Ведь подарки бесценны. А ты себя мне уже подарила.