Глава 2
Подняла глаза на окно Рины: в её комнате свет продолжает мелькать — телевизор работает, значит, она не спит. С другой стороны, лавочка, на которую уже успел присесть Вадим, удачно прикрыта кустами, из дома нас точно никто не увидит.
Ладно, немного времени есть, выслушаю Адашева. Пока не окончу университет, от Левашовых не съеду, значит, ближайшие три года мы с ним довольно часто будем встречаться. Дам ему ещё один шанс, узнать меня лучше и составить обо мне более справедливое мнение.
Опустилась на лавочку максимально далеко от мужчины и всем своим видом показываю, что я вся внимание.
— Катя, ты знаешь, кто твои родители? — спросил Адашев и тут же себя поправил. — Я говорю о настоящих биологических родителях.
Напрасно Вадим уточнял. Я сразу сообразила, о ком идёт речь. Инесса и Пётр со словом «родители» не вызывают у меня никаких ассоциаций.
— В каком смысле знаю? — не поняла я. — Они оба погибли в аварии, когда мне даже месяца не было.
— Я имею в виду их фамилию и имена.
— Левашовы. Маму звали Светой, а папу — Петром, — ответила я, недоумевая, с чего вдруг Вадим заинтересовался моими родителями.
— Левашовы?! — теперь уже удивился Адашев.
— Ну да. Отец и Пётр Сергеевич приходились друг другу троюродными братьями. У них в семье, наверное, было принято мальчикам давать имя Пётр, поэтому они ещё и тёски.
На лице Вадима повисло искреннее недоумение.
Пётр Сергеевич и Инесса Марковна всё-таки — молодцы. Сразу же сообщили будущему зятю, что я приёмная дочь, зато забыли упомянуть, что мы пусть и дальние, но всё же родственники.
— А знаешь девичью фамилию матери?
— Иванова. Вадим, а почему ты спрашиваешь об этом?
— Иванова, значит, — мужчина задумчиво дотронулся до подбородка, а потом покачал головой. — Нет. Не подходит.
— А можно мне объяснить, кто, куда и почему не подходит?
Адашев посмотрел на меня так, словно совсем забыл о моём присутствии рядом.
— Я ошибся. Нечего объяснять. Хотя… А ты можешь, назвать фамилии других своих близких родственников по линии матери?
Я бы наверняка могла назвать фамилии и имена, если бы хоть что-нибудь знала о своей семье со стороны матери. Но я ничего не знаю, от слова совсем.
Эта тема в доме у Левашовых всегда была под строжайшим запретом. Сколько бы я ни пыталась расспрашивать, ответов не получала. Если я интересовалась у Инессы о маме, она, как по щелчку пальца, моментально приходила в ярость и вместо объяснений кусала меня с особой жестокостью.
Пётр Сергеевич реагировал немногим лучше: вопросы о маме делали его раздражительным и злым. И он, либо отсылал меня с глаз долой в комнату, либо сам уходил.
— Нет, я о родителях-то мало что знаю, а о родне вообще ничего, — после довольно продолжительной паузы, ответила я, и тут у меня возникла идея. — Но, тебе если интересно, спроси Петра Сергеевича, он должен знать больше. Только если он хоть что-то расскажет, не забудь поделиться со мной.
— Почему ты сама у него не спросишь?
— Спрашивала сто раз, он мне не отвечает. Говорит: прошло много времени, ничего не помню, не знаю. Но ведь хоть что-то у него в памяти должно было отложиться. Разве нет?
Вадим даже не стал отвечать, так, ради приличия пожал плечами, затем поднялся, встал ко мне лицом, широко расставил ноги и, спрятав руки в карманах брюк, теперь надо мной нависает. Угрожающе, между прочим.
— Вот ещё что, Екатерина, — если до этого Адашев говорил со мной мягко, то теперь его голосом можно целые озёра коркой льда покрывать. — Я наслышан о твоём характере и о любви создавать людям проблемы. Имей в виду, я не Пётр Сергеевич, не Инесса и не Рина. Если ты выкинешь какую-нибудь подлость в своём духе, и это меня хоть как-то коснётся, будут последствия. Гарантирую, они тебе не понравятся. Из меня верёвки вить не получится. Ты уяснила мою мысль?
И вот этот человек, имя которого начинается на «Г», а заканчивается «О», меня впечатлил, когда я его впервые увидела? Да после этого я слепая, глухая и вообще в людях не разбираюсь.
Но в одном Вадим прав, он — не Левашовы. Он — это нечто куда более худшее, гнусное и хитрое.
Когда ему требовались мои ответы, он со мной обращался как с личностью, а сейчас, когда ему ничего не нужно, разговаривает, как с ничтожеством из помойки.
— Уяснила, — с вызовом произнесла я, тоже поднялась с лавочки и выдала Адашеву прямо в лицо. — Я тебя только что разглядела как под микроскопом. Снаружи ещё ничего, а внутри одна гниль.
Обошла мужчину и продолжила путь.
Видимо, ему нечасто говорят правду в глаза, смешно было видеть, как он обалдел. Как застыл, так до сих пор и стоит возле лавочки. Офигевает.