8. Глава 6
Лечу по Мичуринскому за красным внедорожником Мирона. Еду, вцепившись в руль. Голову вжала в плечи, словно мое пресследование вот-вот раскроют. Держусь на приличном расстоянии. Надо еще, блин, постараться, чтобы не заметил.
К счастью, за красной тачкой Мирона очень удобно следить. А вот меня очень спасает неприметный автомобиль, сливающийся с серо-черным потоком машин.
Но, все равно, сердце бешенно колотится, мысли скачут.
В красках представляю, как все будет. Вот Мирон подъезжает к Светкиному дому, паркуется. Несется к этой шалаве на третий этаж. Я лучше подожду немного, чтобы застукать этих кроликов на самом горяченьком. Чтобы теперь уж точно не смогли отвертеться.
Представляю, как Светка набрасывается на моего Мирона прямо с порога в том прозрачном белье с фото:
– Твоя кошечка так тебя ждала. Возьми меня прямо здесь! – томно дышит ему в лицо.
Все это вижу так ясно, что ком в горле встает. Сейчас наизнанку вывернет. Глаза застилают слезы.
Да я на куски ее порву, эту стерву проклятую! С такими подругами и врагов не надо!
А Мирон… да после такого, пусть даже не мечтает увидеть снова меня и наших детей! Вернусь в Питер. И забудем его. Когда дочка родится, скажу, что ее отец погиб до ее рождения. Этот мерзавец даже ноготочка с мизинчика наших детей не стоит!
И вспоминать о нем больше не буду, сотру из памяти обманщика поганого!
Резко оттормаживаюсь. Чуть на красный не проехала! Сердце уходит в пятки. Дурочка, у тебя ребенок под сердцем, надо быть осторожнее. Не хватало еще в аварию попасть!
Зеленый. Трогаемся снова. Думала потеряла мужа, но догоняю его до поворота на Косыгина. Вместо левого поворотника он включает правый.
Налево – Светкин дом. Направо – Бакулева. Реально, едет на работу?
Сижу у него на хвосте прямо до кардиоцентра. Смотрю, как Мирон паркуется, выходит из машины. И как его высокая мощная фигура скрывается за большими деревянными дверями здания.
– Вот черт! – шиплю себе под нос разочарованно.
Так, стоп, я что, расстраиваюсь, что муж поехал на работу, а не к любовнице? Дожили!
Малышка внутри пинает меня ножонкой. Понятно. Осуждает. Кладу руку на живот:
– Твоя мама – такая дурочка, доча! – говорю ей, поглаживая. – Ты уж меня прости, моя хорошая. Маме очень плохо. Но мама справится, обещаю.
Впрочем, сама не сильно верю в свое обещание. Господи, хорошо, что завтра мама приезжает из Питера. На наш праздник в честь малышки. Мне кажется, одна, я с этим безумием уже не справляюсь.
Вспоминаю, как осуждала маму за то, что она так и не смогла простить папу, когда он ушел к другой. Я с папой, пока он был жив, всегда поддерживала отношения. И думала: ну что такого. Ну не получилось у них, бывает. Что ж, теперь всю жизнь на это обижаться.
А сейчас сама как в кипящем котле сижу! И очень хорошо ее понимаю. Я Мирона за такое тоже никогда простить не смогу!
Вот ведь правду говорят, девочки выбирают себе мужей, похожих на отцов. Я себе, видать, выбрала такого же изменщика!
Становится так стыдно, что рот свой на маму открывала, жизни ее учила.
На следующий день бросаюсь к ней со слезами прямо на перроне.
– Мама, я была такая дура! – рыдаю безутешно.
– О, господи! – восклицает она. – Лер, ты меня пугаешь!
А я реву и не могу остановиться. Слезы брызжут, как из водопроводного крана:
– Прости меня мама, прости! Я была так не права!
Она растерянно гладит по голове и, должно быть, неловко озирается по сторонам. На нас все смотрят. Потом берет за плечи и отстраняет от себя:
– Доча, ты чего? Да что случилось-то?! – говорит она, легонько встряхивая, чтобы привести в чувство.
— Мама, — произношу обреченно, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Мирон мне изменяет.
Не дожидаясь, когда дойдем до машины, все ей выкладываю. И про левый телефон, и про след от помады. И его странное поведение.
—Я вообще даже подумать о таком не могла, мам! Понятия не имею, что делать! — говорю, уже сидя в машине, вытирая слезы бумажными платочками, которые она протягивает мне из своей сумки.
Мама тяжело вздыхает, несколько секунд смотрит в окно, где мельтешат люди с чемоданами и сотрудники Ленинградского вокзала. А потом говорит, как всегда по-деловому:
– Что делать, что делать. Для начала успокоиться. Потом, если уходить собралась, понять куда, где и на что будешь жить. Потом — развод. А потом уже будем делить имущество и детей, если Мирон начнет выкобениваться.
Так все четко сказала. Будто это рутина какая-то, а не катастрофа всей моей жизни. Хотя она-то через все это проходила. Сейчас я по-другому смотрю на нее. Теперь восхищаюсь, какая она сильная! А я сейчас просто развалюсь на атомы.
– Мама. Как у тебя получилось пережить это? – спрашиваю, шмыгая отекшим носом.
– Ну, а что, у меня выбор, что ли, был? – смотрит на меня как на глупенькую. – И ты переживешь.
Кладет руку мне на макушку, и ее прикосновение дарит немного тепла и уверенности:
– Я с тобой, что бы ни случилось, – выдавливает она грустную улыбку.
Улыбаюсь ей в ответ сквозь слезы. Потом отвожу глаза, рассматривая скомканные бумажные носовые платки у себя на коленях.
– Мам, я, наверное, полная дура, но внутри все еще теплится надежда, что он не… – слова застревают в горле как колючки.
Она снова тяжело вздыхает, ее глаза наполняются мягкостью и пониманием:
– Если надежда еще есть, так, может, не рубить с плеча? Вот когда надежды не будет, тогда и ставь вопрос ребром. Но запасной аэродром начнем тебе готовить. Что у тебя по деньгам? Где рожать будешь? Где жить? Вот об этих вопросах начинай думать.
Мама права. Как всегда. Она смотрит на меня с заботой, но ее голос остается твердым и практичным.
— А эта, как ее, подружка твоя, шлендра, на празднике, получается, завтра будет? — спрашивает она, прищурившись.
– Ну конечно, я ж не знала, что они с Мироном… – снова осекаюсь, даже вслух это произнести тяжело. Внутри все сжимается от боли и обиды – Но жду не дождусь завтрашнего дня, чтобы посмотреть ей в глаза!
Мама округляет глаза и качает головой, ее губы тронуты ироничной улыбкой:
– Ой, чувствую, завтра будет весело.
Стискиваю кожаный руль до белых костяшек на пальцах и улыбаюсь кровожадно вникуда:
– Завтра будет очень весело, мама!