6. Глава 4
Вытягиваюсь по струнке смирно, застигнутая Мироном врасплох. Он приподнимается на локте, смотрит на меня хмуро, трет глаза.
— Ты что, плачешь? — голос хриплый спросонья.
Смотрит на меня, как на дуру какую-то. Или сумасшедшую.
А я знаю, как это называется. Видела видос у одного психолога. Это газлайтинг! Когда кто-то пытается тебя задурить. Говорит, что тебе все показалось, хотя ни черта не показалось!!
— Я видела! — говорю, сжимая кулаки.
Мирон зевает. Нарочно, чтобы показать мне свое пренебрежение?
— Что видела? — спрашивает безразличным тоном.
— Фотографию Светки, — говорю и пристально слежу за его реакцией.
Но в комнате еще довольно темно. В окно едва начал пробиваться свет от серых сумерек.
— Какой Светки? — спрашивает Мирон после некоторой паузы.
Понятно. Под дурочка продолжаем косить. «Какая Светка?», «телефон не мой». Блин, и мобильник как назло сел. Сейчас бы потыкала его наглой рожей в их переписку!
Эх! Зарядки такой у нас тоже нет.
— Ну, Светка, — говорю ему с издевкой. – Которая “кошечка”, “вкусненькая”. У которой муж тупой.
Нет, ему не удастся заморочить мне голову!
— Ты что, совсем сбрендила? — говорит Мирон щурясь.
Может, уже и сбрендила. В том же видосе психолог говорил, что от газлайтинга легко можно кукухой поехать.
Звонит будильник. Мирону пора вставать на работу. Он тяжело и раздраженно вздыхает, садится на кровати и ставит ступни на пол.
— Ты что, еще не ложилась? — спрашивает он, трет лицо, зевает.
Молчу, положив руки на живот. Только носом шмыгаю, пытаюсь снова не расплакаться.
— Подумала бы о нашей дочери. Тебе нельзя так волноваться.
Встает и подходит ко мне:
— Иди обниму, — протягивает руки.
Но я обиженно поворачиваюсь к нему спиной.
Понятно, о чем он переживает. “Как родит — так уйду”. Чтобы грех на душу не брать, если у жены от истерики случится выкидыш. И чтобы не упало пятно на его безупречную репутацию.
А, может, Светке он тоже все наврал. Никуда он не уйдет. Зачем ему уходить? Тут его обхаживают, там ублажают. Катается как сыр в масле!
Мирон обнимает меня сзади. Хочу вырваться. Но когда его сильные руки заключают в объятья, у меня бегут мурашки везде, где только можно и нельзя.
— Любимая, ну ты чего? Ляг поспи, – шепчет нежно на ушко. – Завтрак сам приготовлю. Хочешь, в сад Алешу отвезу?
Опять. Такая трогательная забота. Если не считать того, что, если он все это сделает — то обязательно опоздает на свою операцию. Знает же, что скажу: «Ой милый, не надо! Я сама!». Вот и предлагает.
А вот сейчас как скажу: а давай! Пусть шуршит на кухню и готовит себе завтрак сам! Он хоть знает в какой она стороне? Или дорогу придется показывать?
Меня останавливает только его “сложная операция”. Вдруг кто помрет, пока он будет яичницу себе жарить, простигосподи.
Поэтому, стиснув зубы, молчу.
Мирон, не дождавшись моего ответа, опять чмокает меня в макушку и идет в ванную.
Когда у нас вместо нормальных поцелуев появились эти дебильные чмоки? Как сестричку какую-то в церковно-приходской школе.
Впрочем, не хочу, чтобы он вообще больше прикасался ко мне своими грязными губами. Мало ли, где он там ими…
Меня передергивает. Чувствую, опять накатывает, вот-вот разрыдаюсь. Но слышу топот босых ножек по ламинату в коридоре. Алеша проснулся.
Вытираю рукавами кардигана слезы, делаю какое-то подобие лица. Не хочу, чтобы он видел, как мама плачет.
— Милый, ты проснулся? — улыбаюсь, когда Алеша заходит к нам в спальню.
Сонный такой, смешной. Он у нас получился темноволосый, как Мирон. Зато глаза мои, голубые. Смотрит на меня через свои пушистые ресницы. Тянется ручками. Олененочек мой.
Но на ручки теперь мне его брать нельзя. Опускаюсь на колени, прижимаю к себе крепко-крепко. Вдыхаю запах его волосиков. Думаю, как его папка мог променять нас на Светку…
Так нас застает Мирон, выходящий из ванной. Проходя мимо, снова чмокает меня в макушку.
Да чего он расчмокался?! Почему я раньше не замечала? Пытаюсь вспомнить, когда у нас был настоящий поцелуй в губы. И не могу. Становится грустно.
— Лера, а завтрак, в итоге, будет? — кричит из гардеробной Мирон.
Так, вроде ж, сам готовить собирался! Лицемер несчастный.
– Идем, зайка, – поднимаемся с сыночком. Идем на кухню.
На скорую руку делаю завтрак своим мужчинам. Впрочем, с уверенностью так можно сказать только про одного из них.
Мирон поспешно проглатывает завтрак, бросает торопливый взгляд на часы:
— Все, мне пора! – подходит ко мне.
Что, снова чмок в макушку? Достал меня!! Отшатываюсь, как от огня.
Мирон недовольно хмурится. Но, видимо, у него нет времени “на мои истерики”.
— Ладно, я пошел, до вечера, — кидает, допивает остатки кофе и уходит.
Хорошо, что сад Андрюши на соседней улице. Это все, на что у меня хватило сил. Придя домой, я отключаюсь.
Но вместо полноценного сна, приходит какой-то туман. Омерзительный какой-то пустой космос. Просыпаюсь такой же разбитой, как и заснула. Должна была поехать забрать декор для вечеринки, но понимаю, что за руль мне сегодня лучше не садиться.
Звоню Даринке. Прошу выручить.
— Конечно, милая! Вообще без проблем! У тебя все хорошо?
У меня все плохо. Но я боюсь, что, если я произнесу это вслух, станет еще хуже.
Забираю Алешку из сада. И ненавижу себя за то, что жду не дождусь, когда уже уложу его спать. Хорошая я мать, ничего не скажешь.
Мирон опять приходит домой поздно.
— Где был? — спрашиваю, стоя в прихожей и сверля его взглядом.
— На работе, где еще? Устал как собака. А ты как?
Подходит ко мне собирается чмокнуть в макушку, но что-то его останавливает. Внезапно берет мой подбородок и прежде, чем успеваю что-то понять чмокает в губы.
Чмок!
Заглядываю в его глубокие темные глаза. Бесстыжие. Лживые.
— Покажи телефон, – говорю спокойно ему в лицо.
Сейчас расставим все точки на над “и”. Если он, конечно, чат не поддер. Об этом я, почему-то не подумала.
Он усмехается, качает головой.
– Опять ты за свое! Я отдал его коллеге. Себе вон новый купил, — достает из кармана пиджака новый айфон, демонстрирует мне. — И тебе тоже.
Открывает портфель и достает коробку с фирменным лого.
— А твой – маме твоей отдадим. Она жаловалась, что на ее трубке памяти не хватает.
Ха. Интересно. А чего это он добренький такой? Грехи свои пытается загладить? Был телефон и нет. Была переписка и сплыла. Белый и пушистый, образцовый муж. Айфоны жене покупает. И даже не на восьмое марта. Просто так!
— Думаешь, я совсем дура? – спрашиваю его, впираясь взглядом. – С чего Светка будет слать фотки твоему коллеге?!
Мирон выдыхает и раздраженно трет переносицу:
— Так, все, меня это достало.
Затем подходит ко мне вплотную, нависая надо мной, как скала:
– Мое терпение тоже не безгранично, Лер! – рычит мне в лицо. – Напридумывала какой-то херни и ездишь мне по мозгам.
Он поворачивает к спальне, на ходу расстегивая рубашку.
– Лучше поесть дай что-нибудь. Голодный.
Стою, смотрю ему вслед и словно прозрела. Думала, у меня идеальный брак. Но вот оно – мое место. Нянька для его детей и домработница! Вот, кто я!
– Пусть твоя любовница тебя и кормит! – говорю я и шагаю в гостиную.
Сижу, плачу. Через какое-то время слышу, пошел на кухню, тарелками гремит. Быстро перебираюсь в спальню, иду в нашу ванную умыться. Плещу холодной водой себе в лицо.
В голове мелькает призрачная надежда. А вдруг это все какое-то ужасное нелепое стечение обстоятельств. Но внезапно мой взгляд падает на корзину с бельем.
Сверху – небрежно брошенная рубашка мужа, в которой он был сегодня. А на вороте — бесформенное красное пятно.
След от губной помады.
—