Глава 3
– Убирайся! – рявкаю на него.
Волна гнева, поднимающаяся внутри, придает сил. Вскакиваю, начинаю расстегивать корсаж. Хочу поскорее переодеться и уехать отсюда.
Андрей делает шаг в мою сторону, намереваясь помочь. Но я разворачиваюсь и со всей силы отталкиваю его:
– Не подходи, я сказала! – кричу на него.
– Не надо истерик, Диана! – рычит он в ответ. – Держи себя в руках.
От возмущения у меня спирает в груди. Хватаю первое, что попадает под руку и швыряю в него:
– Пошел вон, я сказала!
Расческа летит ему прямо в рожу. Но он успевает подставить руку, она отлетает, падает на пол и закатывается под рейл с костюмами.
– Ты офигела, Диан? Тебе для нервов надо что-нибудь попить. Будешь такое вытворять, живо вылетишь из театра! – цедит он, пронзая меня взглядом.
Не верю своим ушам! Ошарашенно замираю, смотрю на мужа, и перед глазами опять все поплыло.
Да как он… как он смеет…
Стискиваю зубы и хватаюсь за столик, чтобы не упасть. Снова потеряла дар речи от этой наглости!
– Так-то лучше, – мрачно говорит он, проводя рукой по щетине. – А теперь послушай, что я тебе скажу. То, что произошло – просто недоразумение. И тебе лучше забыть о нем. Ради твоего же блага.
Недоразумение? Лучше забыть? Стискиваю руки в кулаки, собираю последние капли самообладания.
– Наш брак был недоразумением. Одним. Большим. Недоразумением, – говорю ему тихо, стараясь не выдать ту боль и отчаяние, что разрывают меня изнутри.
– Не надо драм, ты не на сцене, – саркастически ухмыляется Андрей. – Подумай обо всем, что я сделал для тебя за эти годы. Если бы не я…
Если бы не он?! Я стала примой Мариинки в двадцать пять! За полгода до назначения Вронского худруком.
– Ты – никто! – выкрикиваю ему, не в силах больше слышать эту чушь. – Диану Вишневскую будут помнить. А тебя забудут, жалкого лживого предателя!
Муж делает резкий шаг ко мне, тычет пальцем:
– Закрой рот, – выплевывает мне в лицо. – Если об этом хоть кто-то узнает, можешь забыть и о главных ролях, и о звании примы.
Сердце сжимается от его слов.
– Вот значит как. В театр пришла помоложе и понаглее, и ты не смог удержать свой член в штанах? А теперь, чтобы репутация твоя не рухнула, будешь угрожать жене расправой? Я все правильно говорю, Андрей?
– Жене? Да для тебя, кроме балета, ничего больше не существует! Ты в постели – просто бревно. Мне нужна женщина, настоящая, живая! На которую стоять будет!
Слова режут как острые лезвия, уничтожая последние капли надежды, что все это просто ночной кошмар. С болью вспоминаю, как пару лет назад заикнулась о ребенке. “Диана, ты – богиня, – сказал он мне тогда. – А с ребенком станешь кормящей теткой с сиськами до пупа. Никто из великих балерин до такого не опускался.”
Больше мы эту тему не поднимали. Никогда.
А теперь, оказывается, богиня ему больше не нужна. Нужна обычная давалка.
Рука поднимается сама по себе. Не успеваю ничего понять, со всего размаху даю ему пощечину. Звонкий и резкий звук шлепка разносится по гримерке. Ладонь пульсирует от боли. Но это ничего по сравнению с тем, что я чувствую внутри.
Андрей смотрит на меня ошеломленно. Одной рукой потирает щеку. В глазах мелькает ярость, от которой я холодею. Страх касается меня липкими пальцами. Собираю всю свою смелость, гордо подняв подбородок, смотрю ему прямо в глаза.
– Пошел ты, – шиплю ему, а у самой внутри все дрожит.
Стук в дверь. Вспоминаю, что должны зайти мама с Демидом и с этой, как ее… невестой. По взгляду Андрея вижу, уверенность покидает его. Он отступает.
– Я предупредил тебя, Диана, – говорит мне, пронзая напоследок взглядом, и идет к выходу.
Открывает дверь и выскальзывает наружу:
– Прима переодевается! Она выйдет к вам, как будет готова! – слышу его фальшивую улыбку, дверь за ним закрывается.
Снова падаю на стул, начинаю рыдать. Мне не хватает воздуха. Чертов корсаж! Кое-как срываю его с себя и делаю пару глубоких вдохов, опираясь руками о стол.
Бросаю взгляд в зеркало. Тушь размазалась, волосы взъерошены, лицо опухло.
Прима. Гордость русского балета.