6.2
Сестра кидает на меня взгляд украдкой и всхлипывает, прикрывая рот рукой, но я стою на месте, как бы со стороны наблюдая за ее тихой истерикой. Сама поджимаю губы и на несколько секунд прикрываю глаза, чтобы успокоиться и не заплакать.
– Тебе Родион обо всем рассказал?
Я делаю самое вероятное предположение из возможных, ведь Родион – старший брат Саяна, и если уж с кем он мог поделиться тем, что его любовница беременна, так это с братом. Вот только Ульяна отрицательно качает головой, заставляя меня насторожиться.
И когда снова смотрит на меня, что-то такое мелькает в ее глазах, что заставляет меня встревожиться сильнее.
– Не Родион, – выдыхаю я, практически не слыша собственного голоса.
Сердце мое так сильно бьется, что пульс в ушах становится таким шумным, что заглушает практически любые внешние звуки.
Я несколько раз моргаю и сглатываю, чтобы вернуть себе слух, но не получается.
Рот Ульяны двигается, когда она что-то сбивчиво и быстро говорит, заламывая руки, а я почти ничего не слышу. Только обрывки фраз, которые не компонуются между собой в полноценное предложение.
– … моя вина… я попросила… пожалела… сложная судьба… бедственное положение… работу…
Резко встряхиваю головой, когда Ульяна замолкает, и какофония звуков резко врывается в уши, отчего пульсируют виски, но я хватаюсь рукой за косяк дверного проема и впиваюсь взглядом в сестру. Обмираю от догадки и помертвевшим голосом переспрашиваю, пытаясь понять, всё ли я правильно поняла.
– Пока я лежала в больнице, ты за моей спиной попросила Саяна об услуге и пристроила Ермолаеву к нему в ассистентки?
Замираю, впиваясь болезненным взглядом в сестру, и по движению ее глаз уже понимаю, что так оно и есть.
– Люб, я же не знала, что Саян на нее глаз положит. Вы, конечно, похожи, но я не думала, что всё обернется трагедией, – жалобно и едва ли не скуляще говорит Ульяна, пытается поймать при этом мой взгляд. – Саян ведь всегда был верен тебе, и я не думала, что Лиза будет в его вкусе. Просто она так похожа на тебя, и я хотела…
Сестра осекается в последний момент, даже взгляд у нее стекленеет. Мне бы обратить внимание на ее последнюю оговорку, но я так поглощена собственной агонией, что едва держусь на ногах.
В грудине будто колом деревянным проворачивают, вороша мои внутренности и превращая их в кровавые ошметки.
– А Лиза – это… – едва ли не шепчу я, а сама хватаюсь за горло, так как оно сипит, будто там наждачкой проехались.
– Лиза – сестренка моей подруги со школы, Люб. Ты должна ее помнить… Они часто оставались у нас ночевать, когда их родители в очередной запой уходили. Лиза тогда была Барановой, а Ермолаевой уже после школы стала, когда замуж вышла и переехала в другой город. Я ведь рассказывала тебе о ней, что муж ее колотил, в университет она не поступила, санитаркой подрабатывала, а когда смогла колледж закончить, устроилась медсестрой. Она сбежала от мужа и вернулась в город где-то год назад, но мыкалась неприкаянно, а ей ведь дочь на что-то кормить и одевать надо было, и я пожалела ее и…
Уля замолкает, всхлипывая снова, а я смотрю как будто сквозь нее, не в силах сконцентрироваться на ее лице. Оно расплывается, но я и не силюсь рассмотреть ее. Пытаюсь осмыслить сказанное ею.
– Послушай, Люб, я хотела тогда тебя попросить, но ты уехала на море, мне ничего не сказав, и я Саяну позвонила с просьбой помочь Лизе.
Лиза…
Для кого-то та девчонка просто Лиза…
Я же не могу даже в мыслях называть ее никак, кроме как Ермолаевой. Иначе она обретет для меня реальность, которую я пока не в силах до конца признать. Станет физически осязаемой.
– Сколько раз я тебе говорила, что нельзя оставлять мужика одного, а ты в очередной раз…
Ульяна распаляется, и я сжимаю зубы, слыша в ее голосе обвинение.
А затем вдруг усмехаюсь, чувствуя, как дергаются мышцы лица, и сестра сразу же замолкает, отшатываясь. Видимо, что-то такое написано на моем лице, что ее пробирает.
– Не на море, – еле как разомкнув губы, припечатываю я Ульяну взглядом. – Я лежала в больнице, Уль, после очередного выкидыша, пока ты в это время подкладывала сестренку своей подруги под моего мужа.
Сестра бледнеет, хватает ртом воздух, но хрипит, ничего не может мне сказать.
Умом я понимаю, что вряд ли она виновата в том, что Ермолаева беременна от моего мужа, ведь Саян – взрослый мужик, у которого своя голова на плечах.
Но эмоционально я мертвею внутри, мечусь, как больной зверек, не нахожу себе места и не понимаю, как мне дальше жить. Что делать, чтобы унять усиливающуюся агонию в грудной клетке.
Кажется, что меня вот-вот разорвет на части, а я не в силах даже закричать.
Отчего-то вспоминается взгляд Ермолаевой-Барановой, которая, действительно, жила с нами в одном подъезде.
Она была из неблагополучной деструктивной семьи, родители – алкоголики, которые пропивали последние деньги, так что в доме шаром покати.
Те периодически били дочерей, если им удавалось заныкать мелочь, и иногда, когда я встречала младшую в подъезде, замечала ее болезненный и полный стыда взгляд.
Она втягивала голову в худые плечики и вся скукоживалась, стыдясь своей семьи, но в глазах при этом горело упрямство. Словно перед тобой звереныш, который готов зубами выгрызать себе место под солнцем.
Но разве могла я тогда предположить, что эта бедная, вызывавшая у всех жалость девчонка когда-нибудь отберет мое место. И моего мужа.
– Люба, прости, я ведь не знала… – шепчет Уля и тянется ко мне, но я отшатываюсь. Едва не спотыкаюсь, когда делаю несколько шагов назад, и практически бегу к выходу, на ходу надевая туфли и хватая пальто.
– Не прикасайся ко мне, Уль, я… Мне надо одной побыть, я…
Я теряюсь, голос срывается едва ли не на визг, и из чужой квартиры я убегаю, не в силах больше находиться в одном пространстве со своей сестрой.
Остается чувство недосказанности, и меня слегка напрягает странный взгляд Ули перед моим уходом. Словно она мне что-то не сказала, но мне и того, что она выдала, хватает, чтобы чувствовать себя жалкой и одинокой.
Мчусь на машине домой, так как податься мне всё равно некуда. Хочу приехать туда до того, как вернется Саян, чтобы успеть собрать свои вещи.
Не готова я ночевать с ним под одной крышей, а мысли о том, что в наш дом, который я обустраивала с такой любовью, он приводил свою любовницу, пока я лежала в больнице, сведут меня с ума за предстояющую ночь.
Так что решение приходит само собой.
Вот только правильно говорят, что человек предполагает, а бог располагает.
Когда я подъезжаю к дому, от мужа десять пропущенных, а в окнах нашего дома… горит свет.
Меня трясет, но я не позволяю себе слабости и стараюсь уверенно подойти к калитке. Фейс-айди срабатывает, дверца открывается, и я словно в замедленной съемке вижу, как на расстоянии десяти метров от меня дверь дома открывается, и на крыльцо напряженной походкой выходит Саян.
И я замираю, так и не войдя во двор. Хватаюсь рукой за калитку и сжимаю металл, ощущая в ладони боль, не сравнимую с той, что сейчас всколыхнулась в моей душе.