Глава 3 — Любовь — мое второе имя
Нина
Я всегда думала, что мужики делятся на три категории: мудак, дурак и редкая, почти никем не встречаемая форма жизни — принц на белом коне.
Так вот, сегодня я поняла, что есть ещё и четвёртая категория — олень волшебный, подвид загадочный. Угадайте с одного раза, кого именно я к этому вымирающему виду отнесла?
Но!
Надо отдать должное, сверкать пятками этот персонаж умел знатно. Ну и соображал тоже шустро. Стоило мне только как следует замахнуться на его бородатую башку сковородкой, как тут же святой Михаил, аки горный козёл, подскочил с места и кинулся спасаться бегством.
— Сумасшедшая!
— Беги, Мишаня, беги! — постукивая днищем сковороды по ладони, приговаривала я, а затем рассмеялась как самое настоящее зло во плоти.
— Ничего вы бабы не цените! — громыхал он своим басом уже из прихожей.
— Вот же дуры, да?
— Да! Врём — плохие. Правду-матку рубим — ещё хуже.
— Ты только не сдохни от разочарования, Мишань, — поравнялась я с ним, когда он уже открыл дверь и одной ногой стоял за порогом.
— Я прозрел! — вперил он в меня свои голубые глазищи и улыбнулся. Ласково так, что я даже замешкалась, раздумывая убивать его сегодня или всё-таки отложить удовольствие на завтра.
— Чего?
— Пригляделся и…
— Ну?
— Перехотелось.
— Ах, ты! — замахнулась я чугуном и ринулась в сторону супостата, чувствуя, как глаза наливаются кровью от бешенства.
А этот только хохочет и к себе бежит, улюлюкая и подначивая меня на все лады.
— Теперь сама меня уговаривай…
— Идиот! — заорала я уже в его, закрытую перед моим носом, дверь.
— Истеричка!
— Ещё слово и я тебе всю дверь валерианкой оболью!
— Я ждал от тебя большего…
— У Прасковьи Ильиничны три кошки, Мишань. Не доводи до греха.
— Всё, ты окончательно пала в моих глазах. И куда я вообще смотрел?
Пробубнил этот гадский гад из-за двери и мне неожиданно стало так обидно, что грудь резко заходила ходуном. А через мгновение дыхание и вовсе спёрло. Ну всё!
Подняла руку, врезала сковородой по ни в чём не повинной двери и проорала напоследок:
— Ходи и оглядывайся теперь, смертник!
— Ой, да ладно тебе горло драть. Так и скажи: влюбилась с первого взгляда, а ты мне, нехороший сосед, все надежды на романтику обломал. А не вот это вот всё.
— Влюбилась? — вспыхнула я с ног до головы и, кажется, даже из ушей пар повалил.
— Скажи, нет?
— Нет!
Ржёт, придурок бородатый. Весело так, аж захлёбывается.
— У меня…
— Ну?
— Вообще-то…
— Так-так?
— Парень есть! Ясно?
— А твой парень нормально реагирует на то, что его благоверная в дом незнакомых соседов водит вино пить?
— Козёл! — выпалила я и вконец расстроилась.
Сильно! Даже подбородок задрожал. Развернулась и под весёлый смех святого гамадрила я потопала себе в квартиру, а там села за кухонный стол и принялась глушить ненавистное красное сухое, закусывая его любимым «наполеоном».
Под занавес бутылки не выдержала и расплакалась. Вспомнила покойного мужа Степку, который с первой встречи носил меня на руках и пылинки сдувал. А ещё он неизменно называл меня «моя королева» и каждый божий день заставлял верить в то, что я исключительная. Любимая. Незаменимая. И вообще, самая-самая лучшая девочка на свете.
Восемь лет прошло, как муж ушёл от меня на небо, а я так и не смогла никем его заменить. Потому что он был мужчиной с большой буквы, а не гамадрилом в бородатом обличье качка-переростка.
Ну ничего-ничего, мы ещё ему покажем!
На этой минорной ноте я и потопала смывать макияж и приводить себя в порядок перед сном. А после, раздевшись и облачившись в до одури красивую шелковую пижаму ярко-алого цвета, я легла на скрипучий диван и принялась моститься на нём до бесконечности долго.
Сон не шёл.
В голове фантомными вспышками мелькали картинки минувшего дня, а по коже струились афтершоки от прикосновений грешного Михаила. За рёбрами тоскливо заныло. И не по соседу — нет. По счастью. Обычному такому женскому счастью, где дом — полная чаша, а в нём детский смех. И сильные руки ежедневно страхуют, позволяя ошибаться, рисковать и быть просто его женщиной.
Потому что он — стена. А я за ней.
И по ночам наступает магия — любовь вспыхивает и укутывает в своё мягкое одеяло. Он рядом — и больше ничего не надо.
Но жизнь моя к тридцати трём годам сложилась так, что всё у меня было как у людей: квартира, работа, пару кредитов, отпуск раз в год и дача в розовых мечтах. А вот с любовной любовью так и не сложилось.
Но я свято верила в то, что лучше буду одна, чем рядом с кем попало.
Уснула под гул собственных неугомонных мыслей, а утром проснулась и поняла, что на стрессе и после бутылки вина, забыла поставить будильник. И проспала. По жести!
Собиралась как не в себя. Одновременно чистила зубы и вызывала такси, а затем уже на ходу заливала в термос крутой кофе без сахара и молока. Повязала на тело платье-халат боевого защитного цвета, мазнула по губам морковным тинтом, обула палёные Лабутены и вышла за дверь, кликая по кнопке лифта и молясь всем богам, чтобы он в кои-то веки работал.
И свезло!
Кряхтя и тужась, металлическая консервная банка принялась карабкаться на мой этаж, а когда сделала это и распахнула передо мной свои исклеенные рекламой врата, то я внутренне трехэтажно выматерилась.
Почему?
Потому что позади меня открылась входная дверь святого гамадрила, а спустя всего секунду я услышала его насмешливый голос:
— Однако утро перестаёт быть томным…
Вся покрываюсь льдом и чувствую яд на языке, но к соседу поворачиваюсь уже с лучезарной улыбкой во все свои тридцать два зуба и подмигивая, кокетливо накручивая длинный, белокурый локон на указательный палец.
Святой Михаил тут же спотыкается на ровном месте, жалко только, что не падает и не ломает конечности в трёх местах. Вангую: «Илизаров» был бы ему невероятно к лицу. Но, увы. А потому мне лишь остаётся лицезреть лёгкий утренний шок в голубых глазах соседа и его хмуро сведённые брови.
Но и это не всё.
Я отступаю в сторону и делаю приглашающий жест внутрь жестяной банки, зовущейся лифтом:
— Прошу вас, Гамадрил Поликарпович, проходите. И езжайте себе с богом.
— Мироточишь с утра пораньше, женщина?
— Всё для тебя, дорогой, кушай с булочкой.
Створка лифта закрылась от продолжительного ожидания, но я снова по ней жамкнула и улыбнулась:
— Шевели колготками!
— А чего это тебе не в радость со мной в лифте прокатиться? — и сосед сделал шаг ближе.
— Соображаешь.
— Во дела. А я с утра намарафетился: помылся, надухарился, футболку вот новую надел, — и показательно оттянул на себе белоснежный хлопок, а потом и поднял его чуть ли не до подбородка, демонстрируя восемь идеально вылепленных кубиков пресса и эту блядскую дорожку, уходящую под пояс его чёрных джинсов.
У меня аж глаз от такой наглости задёргался, а лифт вновь закрылся, но ненадолго, потому что я снова шарахнула по кнопке, вымещая таким образом своё бешеное бешенство.
— Заплываешь жирком, я смотрю, — прищурилась я на один глаз и зацыкала языком.
— Где? — ещё выше поднял футболку святой Михаил и медленно огладил свои сухие мышцы. — Ну-ка покажи пальцем.
— Перетопчешься, — фыркнула я и отвернулась, продолжая тем не менее косится на этого упыря.
— Наверное, тебе показалось.
— Вот уж не думаю, — огрызнулась я, а потом вскрикнула, когда сильные руки неожиданно подхватили меня и бесцеремонно внесли в лифт.
— Ты… ты…
— Охрененен?
— Нет!
— О, неужели ещё лучше? Ну, ты мне льстишь, булочка.
— Отпусти!
— Ты сначала покажи жирок на моём прессе, тогда и отпущу!
А между тем, дверь за нашими спинами закрылась, и скрипучая консервная банка принялась натужно ползти вниз, пока сам святой Михаил зачем-то притиснул меня к стенке лифта и принялся томно шептать мне на ухо всякую ахинею.
— Что, неравнодушна ты ко мне всё-таки, красавица?
— Зришь в корень, Мишаня — я впервые в одном шаге от жестокого расчленения.
— Бог ты мой, женщина! Вот это я тебя завёл с утра пораньше. А ты представь, что между нами вспыхнет, когда мы окажемся в одной постели и я всё-таки заставлю тебя хорошенечко проораться. От кайфа…
— О, заткнись!
— Ну да. Рот на замок. Мы же договаривались, что теперь твоя очередь ко мне подкатывать. Только чур деньги не предлагать, я тебе забесплатно отдамся, так уж и быть.
— Твои подкаты отвратительны!
— Твои формы восхитительны!
И смачно прихватил меня за задницу, до сладкой боли сжимая ягодицы, а затем словно пушинку приподнял меня, и наши горящие взгляды встретились. Воздух затрещал от электричества. Кажется, даже прогремел гром. А в голове разорвалась парочка убойных петард.
— Не смей, — предупредила я шёпотом, чувствуя, как многозначительно упирается мне в низ живота бляшка его ремня.
А тем временем лифт закончил своё движение и с отвратительным лязгом остановился. Створка открылась, а мы все полировали друг друга испепеляющими взглядами.
— А то, что? — и язык святого Михаила нагло лизнул мою нижнюю губу.
— Лучше тебе не знать, — пропищала я, в ужасе от его борзоты.
— А я парень рисковый, — и его губы резко и неотвратимо накрыли мой рот.
Я ахнула.
И тут же вся наполнилась его вкусом: табак, кофе, мята. Наглый язык фактически насиловал меня. Но так томно и властно, что я впала в какой-то транс, позволяя делать с собой всё на свете. Двигаться во мне. Облизывать. Погружаться толчками. Кусать.
Мне оставалось только вцепиться в его волосы на затылке, в слабых попытках оторвать этот грешный рот от себя. Вот только ничегошеньки у меня не получалось.
— Ой, доброе утро! — в наш развратный мир ворвался голос Прасковьи Ильиничны, и я с перепугу, словно молодая горная козочка, тут же отыскала в себе силы спрыгнуть с ненавистного соседа и броситься бежать.
Куда?
Да куда глаза глядят.
— И вам не хворать, — прогромыхал за моей спиной баритон соседа, и я врубила пятую космическую.
Но стоило мне только выпрыгнуть из подъезда, как меня тут же схватили за руку и резко крутанули вокруг собственной оси.
— А ну, стоять!
Но нервы мои были так расшатаны, что я тут же, не спрашивая причины такой беспардонной остановки, подняла руку и со всей дури прописала святому Михаилу знатного леща.
— Значит, договариваться ты по-прежнему не желаешь? – даже не моргнул и не скривился он от моего удара.
— В яблочко!
— Женщина! — прорычал сосед брезгливо, отпустил меня и сделал шаг назад.
— У меня, вообще-то, имя есть! Ясно? Но кое-кто мыслями орудует исключительно ниже пояса, до остального ему и дела нет.
— Да знаю я твоё имя.
— Неужели? — вспыхнула я и сложила руки на груди.
— Любовь, — хмыкнул мужчина, а затем достал брелок и кликнул по кнопке, снимая с сигнализации здоровенный чёрный Гелендваген.
— А вот и нет, — поджала я губы, намереваясь утереть ему нос своим именем, но не успела.
— А вот и да. Знаю я таких, как ты — Одинокова Любовь Возбуждёновна.
— Ах ты, гад! — топнула я ногой и чуть не сломала каблук на своих палёных Лабутенах.
— Ага, гад, козёл, мудак и дальше по списку, — отдал мне этот святой мужик под козырёк, развернулся и пошагал к своему монстру на колёсиках, отвешивая мне на прощание лишь оскорбительное, — бывай, больше не побеспокою.
Нам том и разошлись.
А потом я спустилась в метро, кипя и негодуя и ещё почему-то стараясь не расплакаться. И всю дорогу я вчитывалась в книгу, у рядом сидящей женщины, с пугающим названием «чёрная магия», где на странице под номером шестьдесят шесть был в подробностях описан ритуал закрытия у мужчины его второй чакры, отвечающей за потенцию.
И руки мои зачесались…