– Ты так летел туда, что погиб бы в любом случае. К тому же у нас оставались считаные секунды до выброса из игры.
Она вынула из рюкзака свой риг – ВР‑шлемофон с маской, встроенным микрофоном и наушниками – и надела его. Сейчас все носили на публике такие вещи, как, например, простые или солнцезащитные очки, так что никто вокруг не обратил на это внимания. Устройство мгновенно активировало режим ДР – дополненной реальности, – что позволяло ей теперь видеть мир как однородную смесь окружающей действительности, плавно переходящей в материалы из социальных сетей, которые проектировались лазерами высокого разрешения на внутреннюю поверхность изогнутого забрала шлема, сделанного из полупрозрачного стекла.
ДР считалась безопасной, и поэтому на нее не действовали ограничения, существующие для погружения в СПЕЙС. Без эмоциональной связи психологический или физический аспект восприятия не мог нанести вреда или как‑то травмировать, но сфера действия ДР ограничивалась взаимодействием с реальным миром. Однако, даже несмотря на это, все внимание Клемми полностью отключилось от собеседников.
Тео недовольно покосился на нее. Ему хотелось поддержать кипевший в нем праведный гнев на партнеров, но тот как‑то разом испарился. Прилипшая к потному лбу челка черных волос Клемми эффектно обрамляла ее красивое лицо – предки ее были выходцами из Пакистана или Ближнего Востока, и это было заметно. Темные миндалевидные глаза изучали картинки, отражавшиеся на внутренней поверхности визора ее шлема.
– Давай смотреть фактам в глаза: мы все облажались, – печально вздохнула она.
– Мне оставалось до сферы вот столечко. – Тео поднял руку и для наглядности показал зазор в сантиметр между указательным и большим пальцем. – Пока этот придурок не сбил меня с ног.
– Да какая разница? – пожал плечами Милтон. – Мы погибли, ребята, а это значит, что придется вернуться в самое начало. Мы не прошли уровень один. Уровень один – вы хоть представляете, насколько это печально для такого человека, как я?
Никто не хотел этого признавать, но он был прав. Они несколько месяцев играли в новую версию «Авасты» как одна команда – или же, по словам Милтона, «как группа индивидуумов, волею случая направляющихся к одной и той же цели».
В начале уровня имелось множество точек сохранения, чтобы игроки могли наслаждаться быстрым прогрессом. Но по мере развития игры такие островки безопасности становились все более далекими друг от друга, обеспечивая участникам лишь столько контента, сколько хватало для того, чтобы дотянуть до установленного ежедневного лимита.
– Как мы умудрились съесть все наше время? – спросил Тео, намеренно стараясь смягчить всеобщее раздражение от проигрыша. Поскольку их группа долго ни на чем не концентрировалась, сделать это было нетрудно.
Милтон начал считать по пальцам.
– Вчера мы переиграли за полночь. Это уже на час больше. А сегодня утром Командир, Который не Может Ждать, – он кивнул головой в сторону Тео, – заявил, что мы должны сделать бросок к сфере. Вот мы и застряли в этой дыре в джунглях.
Все это сводилось к тому, что никто из них не сможет войти в СПЕЙС в течение ближайших двадцати четырех часов.
– Ребята, может, соберемся у меня завтра вечером? – предложил Тео, надеясь, что хотя бы Клемми согласится на это. – У меня тут будет еще одна смена, а у Бакстера… тоже дела.
– У тебя? Я – точно нет. У меня аллергия на запах выпивки твоей матери и ее вейпа, – презрительно хмыкнул Бакстер.
Тео нахмурился, но ему явно не хватало энтузиазма оспаривать столь очевидные вещи.
– А ты как, Клем?
Клемми пожала плечами:
– Я не против. Но, может, забыть про «Авасту»? Я бы просто позависала в СПЕЙСе.
Милтон тоже пожал плечами:
– Лучшего занятия у меня все равно нет.
У Милтона, как и у Клемми с Бакстером, сейчас шли летние каникулы в университете, так что это было единственное время, когда они могли все вместе встречаться вживую. Однако реальность была такова, что после окончания колледжа все они отдалились друг от друга и в последнее время все чаще общались лишь виртуально.
Тео кивнул и бросил взгляд на зал ресторана, где народу становилось все больше. Легко понять, почему СПЕЙС стал таким привлекательным способом бегства от реальности. Он и сам в порыве гедонистического эскапизма частенько фантазировал на тему того, чтобы остаться в виртуальном мире навсегда. Да и действительно, кому нужна эта реальность, если она выглядит столь убого?
Глава третья
Тео кругами растирал переносицу большим пальцем, стараясь снять нарастающую головную боль. После смены в «Сингере» к нему снова начала подкрадываться привычная мигрень, и ситуация только усугублялась гремевшим в гостиной трэшовым рок‑н‑роллом, который ударил ему по ушам, как только он открыл входные двери.
– Господи… Мама! – крикнул он. – Мама?
Дверь в гостиную была закрыта, и ему сейчас хотелось только одного – сразу лечь в постель. Войдя в спальню, он швырнул сумку в угол. Потом снял ВР‑шлем и устало потер глаза, раздумывая, стоит ли пытаться бороться с этим шумом. Взгляд его упал на плакаты, которыми был заклеен каждый сантиметр стен: его любимые фильмы и группы, многие из которых оставались популярными в течение десятилетий. От оригинала «Авасты» до сериала «Звездный путь: Последнее поколение».
«Пришло время изменить свои вкусы, – подумал он, – а не цепляться за ностальгию по юности». Возможно, Клемми была права насчет игры. Неужто в свои двадцать он уже слишком стар? Почему реальность точит свои когти на человеческие стремления и радости? Он сделал глубокий вдох и закрыл глаза, чувствуя, как боль бьет в виски, словно гоняет в его голове мячик для пинг‑понга.
Как и большинство детей, Тео, впервые попав в СПЕЙС, сразу начал раздвигать границы познания новой среды, а ведь в те времена автоматический выброс оттуда еще введен не был. Как оказалось, он относился к тому небольшому проценту посетителей СПЕЙСа, кто испытывал продолжительные побочные эффекты – у него появились постоянные головные боли. Разумеется, он винил во всем свою мать. Она была совершенно безответственной, в таком деликатном возрасте его нельзя было оставлять без присмотра. Тео утешал себя тем, что мигрени все же лучше других возможных побочных эффектов, связанных с длительным воздействием виртуальной среды, таких как нетравматическое кровоизлияние в мозг, приводящее к мучительной смерти, или – в лучшем случае – устойчивое нервное расстройство, которое в народе называлось «сдвиг по фазе».
Сдвиг по фазе был особенно неприятен. Странное, похожее на опьянение ощущение, когда хочешь что‑то сделать, а твое виртуальное тело тебя не слушается, – точнее, слушается с опозданием, неожиданно, когда ты уже передумал это делать; результатом становилась нулевая координация и болезненные конфликтующие сигналы, разбегающиеся по нейронным контактам мозга. Хуже того: биокоммуникационный интерфейс между машиной и сознанием уничтожал моторные нейроны, контролирующие движение, и ощущение задержки переносилось в реальный мир, частенько приводя к параличу.
– Элла! – заорал Тео, перекрикивая музыку; звук собственного голоса отдался в черепной коробке новым всплеском боли. – Ты не можешь прикрутить это дело? Мне нужно поспать! – Ответа не последовало. – Ну, ради бога, мама! Выключи это!
Он осторожно потер серебристый эмоджи на своем шлеме, забавную улыбающуюся рожицу, показывающую язык. Это был логотип мегакорпорации «Эмоутив», которая при поддержке правительств разных государств создала СПЕЙС. Они изобрели интерфейс, который наконец‑то перебросил мостик через зазор, разделявший виртуальное и эмоциональное, – «Эмо‑тек».
Джеймс Левински, на гении которого, собственно, и держалась «Эмоутив», первым в мире сумел компьютерными методами перейти от обычных придуманных чувств и машинного самообучения к генерированию подлинных искусственных эмоций, которые затем передавались обратно пользователям. Это и был СПЕЙС – аббревиатура от английского SPecially Adaptive Chemical Emotions (SPACE), то есть Специально Адаптированные Химические Эмоции[1].
А потом началась революция этого изобретения.
Даже с фотографически реалистичной графикой, которая проектировалась непосредственно на сетчатку глаза с помощью лазеров высокого разрешения, между физическим и виртуальным мирами оставалась глубокая пропасть. Левински обнаружил, что эмоциональная связь, которой не хватало виртуальному миру, уже несколько десятилетий находилась прямо под носом, у всех на виду.
Эмотиконы. Смайлики.
Вставляемые в конце сообщения, чтобы оживить сухой текст и дополнительно передать какой‑то нюанс своего отношения, эмоджи эволюционировали от лиц до предметов – тортов, клавиатур, пиццы, пугающе огромных баклажанов, – словом, всего того, что могло вызвать у читающего ответную эмоциональную реакцию. В течение нескольких лет это превратилось в самый быстроразвивающийся язык в истории человечества. Но затем развитие эмоджи застопорилось – добавление анимации и аудио оказалось шагом в неверном направлении, ненужными погремушками для неоперившегося нового языка.
Чтобы выжить, эмоджи должны были эволюционировать, и Левински добился этого с помощью своих революционных мобильных телефонов. Ранние биоинтерфейсы представляли собой небольшие тачпады на телефонной трубке, которые пошли дальше поднадоевшей «хептики»[2] и передавали человеческие эмоции путем стимулирования химических реакций у конечного пользователя. Теперь текстовые сообщения можно было не только посылать и читать, но и чувствовать. Это были захватывающие и совершенно новые ощущения. Если в тексте говорилось о вечной любви, вы могли это прочувствовать. Горечь дурных известий, эйфория в связи с рождением ребенка – да, эти яркие эмоции были приглушены, но вы все равно могли их ощутить.
Левински понимал: чтобы добиться главного желаемого эффекта, нужно подключиться к мозгу напрямую. Именно тогда и появился биокоммуникационный интерфейс в шлемофоне. Очень скоро Левински сообразил, что если мозг можно стимулировать эмоциями, таким же образом можно и обмануть его, заставив почувствовать объекты, которых на самом деле рядом нет. Это привело к созданию громоздких сенсорных облегающих костюмов и тактильных перчаток. Теперь человеческая кожа могла ощущать текстуру и тепло. Получалось смоделировать даже запахи.
Создатели таких систем стали проявлять все больше изобретательности. Виртуальный бейсджампинг[3] с небоскреба теперь сопровождался полным пакетом соответствующих эмоций, который нетерпеливые для краткости прозвали пакс, от латинского «мир»: тревожная дрожь; спазм желудка из‑за состояния невесомости при свободном падении; страх, что парашют не раскроется; резкий и неожиданный физический рывок при открытии купола и сильный удар в ноги, как от приземления на высокой скорости. При наличии безупречной графики этот фокус легко расширялся до прыжка в открытый космос с суборбитальной платформы, что камня на камне не оставляло от знаменитых рекордов Баумгартнера и Юстаса[4].
Так родился СПЕЙС и воплотилась в жизнь гиперреальность Жана Бодрийяра[5], о которой можно сказать, что это «Более реально, чем сама реальность», как гласил девиз компании «Эмоутив».
Разумеется, первое время системой злоупотребляли. Люди проводили целые дни – а иногда и недели – в СПЕЙСе, и это вело к массовым психозам со смертельным исходом. От этого стала страдать глобальная экономика. Человечество только начало противостоять близящейся экологической катастрофе, грозившей поглотить планету, как тут же люди повернулись к этим проблемам спиной.
Как всегда дальновидный, Джеймс Левински позаботился, чтобы СПЕЙС, оставаясь свободным, был все‑таки управляемым. Сила боли, которую пользователь мог испытать виртуально, было ограничена Системой, что мгновенно урезало количество киберсамоубийц, принесших печальную славу ранним версиям продукта, из‑за чего организации, борющиеся за права человека, даже пытались объявить бойкот всей виртуальной реальности.
Был введен принудительный лимит времени пребывания в СПЕЙСе, чтобы предотвратить разрушение мозга и нервной системы человека вследствие перегрузок. Теперь у людей появился повод вернуться, заняться делами и обеспечить функционирование реального мира. Это была невысокая плата за ежедневные вспышки общего эскапизма.
Тео аккуратно уронил свой риг на кровать. Это изделие фирмы «Сони» было достаточно прочным и надежным, чтобы выдерживать удары и попадание воды, – оно разрабатывалось так, чтобы его даже можно было в порыве гнева швырнуть в стену, – однако он не хотел рисковать: если с этой штукой что‑то случится, новую он себе позволить сейчас не смог бы.
– Господи, да сколько можно!
Он широким шагом направился по узкому коридору, который шел через всю их квартиру. На стенных панелях из белого пластика лежали тени: несколько лампочек здесь перегорело, но они с мамой были не в состоянии их заменить.
Он распахнул дверь в гостиную. Комната была погружена в темноту. Снова захотелось заорать, но потом он подумал, что крик опять утонет в ревущей музыке. Приходя во все большую ярость, он хотел уже пнуть дверь так, чтобы она врезалась в стену, но тут его внимание привлек странный звук, едва различимый за раскатами рока. Неужто всхлипывания?
На миг Тео замер в нерешительности. Он прекрасно знал, насколько изменчивым бывало настроение матери, и если бы мигрень не сверлила его череп изнутри, он, наверное, просто развернулся бы и ушел, не став терять время на бесполезные пререкания. Он сделал глубокий вдох и осторожно раскрыл двери до упора, чтобы в комнату проник свет из коридора.
Небольшую гостиную украшал, если можно так выразиться, деревянный стол, который они нашли в магазине подержанной мебели и который его мать попыталась раскрасить яркими красками со сноровкой и аккуратностью шестилетнего ребенка. Два непарных потертых дивана, у которых они были уже минимум третьими владельцами, достались им от родственников. В углу стоял горшок, в котором произрастала юкка с засохшими коричневыми листьями – за такое, безусловно, можно было схлопотать обвинение в жестоком обращении с растениями. На стене болтался наполовину оторванный и проржавевший радиатор центрального отопления, а над ним висел старинный телевизор 4К; корпус его треснул, а воспроизводимые экраном краски поблекли за много лет непрерывного показа разных телешоу уже после того, как этому антиквариату пора было отправляться на свалку.
Элла сидела на полу, прислонившись к подлокотнику дивана, почти скрытая облаком дыма своего вейпа. Ноги в слишком обтягивающих брюках от спортивного костюма были вытянуты вперед, а из‑под короткого топа виднелась часть татуировки на пояснице – небольшой отпечаток тигриной лапы. Длинные черные волосы были завязаны в конский хвост, но несколько непослушных прядей свешивались на покрасневшие глаза. Рядом с босой ногой валялась опрокинутая полупустая бутылка джина, из которой до сих пор капала на потертый ковер прозрачная жидкость.
– Мама…
Ему хотелось разозлиться на нее, хотелось сказать, что из них двоих по‑настоящему взрослым человеком все‑таки была она, но плечи ее содрогались от рыданий, и с каждым таким толчком вся его злость постепенно трансформировалась в жалость.
– Фрейя, выруби эту чертову музыку! – рявкнул он в сторону центра управления домашней мультимедийной системой, установленного в стене.
Голова Эллы дернулась, когда музыка вдруг оборвалась, и она поспешно вытерла глаза, делая вид, что все в порядке.
– Тео? Я работала. Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не заходил сюда, когда я работаю?
Несмотря на два десятилетия жизни в Лондоне, каждое ее слово было пропитано юго‑западным акцентом. Она укоризненно смотрела на сына сквозь сигаретный дым красными от слез глазами.
Тео взглянул на потрепанный риг, лежавший рядом с ней на полу, и аккуратно положил его на стол, перед тем как сесть на диван. Он старался не смотреть на нее, когда она, пошатываясь, встала на ноги, но быстро потеряла равновесие и плюхнулась рядом с ним.
– Нет, это я работал. – Он показал пальцем на бутылку с джином. – А ты, выходит, опять нализалась на своей работе?
Он тут же пожалел о своих словах: настроения спорить с ней не было ни малейшего. Взгляд его упал на единственную личную вещь, которую она не продала за все эти годы, – ее диплом в рамочке на стене. Бумага под мутным стеклом уже выцвела, но слова «Диплом EMIV – уровень 2» можно было прочесть до сих пор. Свидетельство того, что когда‑то у нее имелись амбиции, какими бы они ни были.
Трясущейся рукой Элла подняла электронную сигарету и глубоко затянулась. Тео отогнал дым рукой.
– Обязательно курить здесь?
– Ты совсем как твой отец – такой же ворчун, – презрительно фыркнув, сказала Элла, но сигарету выключила. Наступило тягостное молчание.
Тео было неловко разговаривать с матерью о чем‑то, что могло касаться личных вопросов. Они уже много лет этого не делали; это было для них неестественно.
Она родила его, когда ей едва исполнилось пятнадцать, и поэтому он считал, что унаследовал ее эмоциональную незрелость. Он понимал, что излишне строг к ней, что хочет от нее слишком многого. В тех редких случаях, когда она удосуживалась посещать родительские собрания, Тео со стыдом наблюдал, как разные учителя заигрывали с ней; даже одноклассники принимали Эллу за его старшую сестру. У этого, правда, была и своя положительная сторона: благодаря этому он часто получал в школе более высокие оценки, чем заслуживал.
Несмотря на все его обиды и недовольство, Элла действительно делала все от нее зависящее, чтобы у них была крыша над головой, еда в холодильнике и достаточно денег для выхода в СПЕЙС, так что, по крайней мере, они были в состоянии жить, как все нормальные люди. В большинстве государств доступ в СПЕЙС уже рассматривался как одно из фундаментальных прав любого человека, чего никак нельзя было сказать о необходимом для этого оборудовании. Как только вы выходили из системной оболочки, вы попадали в слой общества, который катился назад. Невозможность позволить себе «вознесение в СПЕЙС», как говорили в народе, подчеркивая космическую сущность виртуального мира, автоматически означала, что вы оказывались навсегда лишены целого ряда важных привилегий.
– Почему ты плакала, мама? – спросил Тео, понизив голос; он снова начал массировать пальцем переносицу.
– Просто тяжелый день, дорогой. – Она избегала смотреть ему в глаза, в которых читался вопрос. Потом она поджала губы, будто хотела что‑то сказать, но в последний момент передумала. – Меня уволили из Заповедника.
Тео с трудом подавил желание накричать на нее, сообразив, что ей и так тяжело; не хватало, чтобы еще и он повел себя, как последний придурок.
Заповедники представляли собой систему громадных крытых парков, связанных между собой колоссальной сетью перемычек шириной с хорошую автостраду; в них не было ничего, кроме дикой природы. Над городом на высоте в несколько сотен футов висели целые леса, которые соединяли между собой более традиционные парки наземного базирования, и все вместе это образовывало над Лондоном настоящий щит из зеленой листвы. Парковые аллеи служили не только гигантской губкой, впитывающей углекислый газ, но и обеспечивали плодородную почву, где рос урожай и цвели луга, которые поддерживали уменьшающиеся популяции насекомых‑опылителей. Они тянулись на многие мили, давая приют барсукам, ежам, лисам и оленям, которые стали постоянными обитателями лесов над центральной частью города.
В последний раз, когда он обращал на это внимание, его мать работала на пасеке, и он с трудом мог представить, за что могли уволить оттуда. Лучше уж и не спрашивать.
Элла встала, неуверенно покачиваясь, и неодобрительным взглядом обвела их квартиру.
– Но Иисус знает, что нам нужны деньги. – Грудь ее резко вздымалась в учащенном дыхании после недавнего слезного марафона. Она печально взглянула на теперь уже пустую бутылку. – Я должна поспать. Мы всегда можем начать с утра новую жизнь.
Тео слыхал это от нее и прежде – фактически это был ее девиз.
Она указательным пальцем игриво поддела его подбородок – жест из его детства, который раньше веселил его, но сейчас вызвал лишь раздражение.
– Наверное, мне нужно будет вернуться в Заповедник. Меня восстановят, если я попрошусь. – Взгляд ее стал задумчивым. – Я любила это место. Там так тихо. Спокойно. Я нашла там новую себя. Человека, который мне по‑настоящему нравился.
Тео выжал из себя улыбку.
– Думаю, это хорошая идея. А теперь иди спать. Я сам тут все приберу. – Она недовольно засопела, но спорить не стала.
Элла наклонилась и поцеловала его в макушку, неловким движением взъерошив ему волосы.
– Что бы я без тебя делала?
– Спокойной ночи, мама.
Тео снова натужно улыбнулся. Он уже давно задумывался, удастся ли ему когда‑нибудь сбежать из этого дома, и отчаянно тосковал по независимости, которой наслаждались его друзья в университете.
Она погрозила ему пальцем, но ничего не сказала, а развернулась и, спотыкаясь, направилась в свою спальню. Тео подождал, пока она уйдет, а потом резко откинулся на спинку дивана, так что заскрипели пружины. Глубоко вздохнув, он окинул взглядом оставленный Эллой беспорядок и подумал: «Когда это я успел стать в этой семье ответственным за все?»
Глава четвертая
– Я уже говорила: это пустая трата времени, – поморщилась Клемми, небрежно махнув рукой для выразительности.
– Пустая трата времени?! – Тео резко остановился, не веря сворим ушам. – Это же «Аваста»!
– А я уже составил о ней мнение, и моя оценка – два пальца, – как бы между прочим заметил Милтон.
Тео в ужасе уставился на него. У Милтона был свой успешный канал, где он размещал обзоры игр из СПЕЙСа. У этого канала набралось три миллиона подписчиков, число которых продолжало расти, так что он уже зарабатывал на этом приличные деньги. Он вел его под именем Кайю Киллера, используя свой старый геймерский ник. Аватар его выглядел круто и меньше всего был похож на него в реальной жизни. Зеркальные темные очки, ретро‑пиджаки с угловатыми подплечниками чрезвычайно броских цветов, от которых рябило в глазах, и яркая индивидуальность с выдающимися личными качествами – о том, кто скрывается за этим образом Кайю Киллера, знали только самые близкие его друзья. Его фаны восхищались колоритным и грубоватым стилем его альтер эго, и с мнением его считалось очень много людей, хотя тем, кто близко знал его, было трудно в это поверить.
– К тому же сейчас лето, – продолжала Клемми. – Мы могли бы заняться чем‑нибудь другим.
Слово сорвалось с языка Тео само собой, и он только потом понял, как неуместно оно прозвучало:
– Например?
Бакстер с раздражением наколол на штырь для сбора мусора три биопластиковые бутылки, валявшиеся у него под ногами.
– Например, не заниматься этими дурацкими общественными работами.
Он неодобрительно взглянул в сторону еще десятка таких же мелких правонарушителей, подростков и почти тридцатилетних, которые, склонив головы и слушая музыку из наушников, убирали территорию в районе Сент‑Данстан‑ин‑де‑Ист. Красивый участок вокруг увитой плющом старинной заброшенной церкви превратился в воронку, куда ветром стягивало мусор со всего Ист‑Энда.
– Вы только посмотрите на это дерьмо.
Повальное увлечение разлагающимся биопластиком привело к обратному воздействию на окружающую среду, которого никто не ожидал. Зная, что этот пластик в любом случае распадется в течение ближайших двух лет, люди начали выбрасывать мусор прямо на улицы, без зазрения совести и не думая об ответственности перед обществом. В результате большие города стали страдать от формируемых местными ветрами спонтанных мусорных свалок, накрывавших тротуары и проезжую часть дорог. Всего несколько месяцев назад мусорная буря обрушилась на Вестминстер – мусор из предместий подхватили несколько торнадо, которые двигались среди небоскребов. В местах вроде этих уединенных руин, где они находились сейчас, высота слоя отбросов доходила до колен. Двое бездомных даже погибли под какими‑то обломками, подхваченными ветром.
Бакстер сердито хмурился, снимая наколотые бутылки и складывая их в пластиковый пакет, висевший у него на поясе. А потом он вдруг несколько раз сильно чихнул; глаза его наполнились слезами, и ему пришлось утереть рукавом внезапно ставший мокрым нос.
– Заразиться еще не хватало, – высокомерным тоном заметил Милтон.
– Это сенная лихорадка, балда. – Он снова вытер нос, разглядывая вьющиеся по стенам растения. – Нужно было идти убирать на реку, – пробормотал он, следя за угрюмым мужчиной в сером комбинезоне, который наблюдал за работой остальных одиннадцати сборщиков мусора. На спине у него красовалась надпись «Лондонский департамент общественных работ».
Тео попытался вновь вернуться к начатому разговору:
– Я понимаю, но я думал об этом всю прошлую ночь…
Клемми удивленно подняла бровь:
– Ты всю ночь не спал и думал про то, как играть в эту дурацкую игру? У тебя что, не нашлось занятия получше? Какое‑то хобби? Фильм? Порнушка, в конце концов?
Когда его приятели разъехались из Лондона, Тео нашел им замену в играх. Он имел возможность сбежать от действительности всего на эти драгоценные три часа в день, и поэтому у него почти не оставалось времени на какие‑то другие занятия. Мысли его метались между его собственными гнетущими повседневными обязанностями и пониманием, что жизнь его могла бы стать намного лучше, если бы он был с Клемми, однако он думал, что сейчас не самое подходящее время поднимать этот вопрос.
Тео вздохнул.
– Послушайте, мы целую неделю работали над тем, как дойти до конца уровня. И если мы будем действовать сообща, то сможем легко одолеть этого трейсиона.
Милтон тащился позади группы и слушал его рассуждения вполуха.
– Тео, эта версия «Авасты» особенно не отличается от всех остальных. Они во многом очень схожи. Ну кому сейчас интересно шататься по враждебным джунглям?
– Ты что, серьезно?