– Да, – прошептала я.
– Агнешка, – пробормотал он, склоняясь ко мне. Неужто вздумал меня поцеловать? Я холодела от ужаса – и все‑таки какая‑то часть моего существа, пожалуй, хотела, чтобы это наконец произошло и мне не нужно было бы больше бояться. Но целовать он меня вовсе не стал. Дракон придвинулся так близко, что в зрачках его я различала отражение собственных глаз, и промолвил:
– А скажи‑ка мне, милая Агнешка, откуда ты на самом деле? Тебя подослал Сокол? Или, может статься, сам король?
До сих пор я в ужасе глядела на его губы; теперь я вскинула глаза:
– Я… что?
– Я ведь все равно все узнаю, – заверил он. – Какое бы искусное заклинание ни соткал твой хозяин, в нем непременно обнаружатся дыры. Твоя… семья, – это слово Дракон произнес с издевкой, – может, и думает, будто тебя помнит, но у них наверняка не найдется всего того, что обычно остается от ребенка. Пары варежек, поношенной шапочки, целой коллекции поломанных игрушек… этого всего я в твоем доме не сыщу, так?
– Все мои игрушки поломаны? – беспомощно переспросила я, уцепившись за ту единственную фразу из его речи, которую вообще поняла. – Поломаны, да? Вся моя одежда тут же превращалась в лохмотья, наш мешок для сбора старых тряпок только ею и набит…
Дракон с силой придавил меня к кровати и нагнулся совсем низко.
– Не смей мне лгать! – прошипел он. – Я вырву правду у тебя из глотки…
Пальцы его легли мне на шею, а колено вжалось в матрас между моих ног. Захлебнувшись ужасом, я уперлась ладонями ему в грудь, изо всех сил толкнула, напрягшись всем телом, и сбросила с кровати нас обоих. Мы тяжело рухнули на пол, он оказался подо мною, я кое‑как поднялась и точно испуганный кролик кинулась к двери. Побежала я к лестнице. Не знаю, на что рассчитывала: за главные врата я выбраться никак не могла, а больше идти было некуда. Я просто мчалась сломя голову: спотыкаясь, скатилась вниз по двум лестничным пролетам и, заслышав преследующие меня шаги, нырнула в полутемную лабораторию, где шипели пары и клубился дым. В отчаянии я проползла под столами, забилась в темный уголок рядом с высоким застекленным шкафом и подтянула к себе ноги.
Дверь за собою я затворила, но Дракон, конечно же, знал, куда я подевалась. Он открыл дверь, заглянул в комнату – я видела его над краем стола: холодный, сердитый глаз между двумя стеклянными пробирками, лицо в зеленых отсветах огней. Дракон ровным, неспешным шагом обходил стол и как раз огибал дальний его конец, когда я кинулась вперед в противоположном направлении, надеясь добежать до двери – я прикидывала, не удастся ли запереть хозяина в собственной лаборатории. На беду, я задела узкую полочку на стене. Одна из закупоренных склянок стукнула меня по спине, скатилась вниз и разбилась об пол у моих ног.
Серый дым окутал меня облаком, забился в нос и рот, он душил меня и обездвиживал. Дым ел глаза, но сморгнуть я не могла. Не могла даже протереть их: руки отказывались повиноваться. Кашель застрял в горле и утих; все тело медленно каменело – я так и не поднялась с четверенек. Но я уже не испытывала страха, а спустя мгновение, даже и неудобства. Я непомерно отяжелела и одновременно будто бы утратила вес, я находилась словно не здесь. Где‑то далеко, едва‑едва, слышались шаги Дракона: вот он подошел и встал надо мною, а мне было все равно, как он поступит дальше.
Он постоял немного, глядя на меня с холодным раздражением. Я даже гадать не пыталась, что он предпримет; я утратила способность думать и удивляться. Мир сделался серым и неподвижным.
– Нет, – обронил Дракон спустя мгновение. – Нет, в шпионки ты явно не годишься.
И он развернулся и ушел, оставив меня там на какое‑то время – я бы не смогла сказать, как надолго – может, на час, а может, на неделю или год (позже я узнала, что прошло всего полдня). Наконец Дракон возвратился, недовольно поджимая губы. В руке он держал потрепанное нечто, что когда‑то было связанным из шерсти и набитым соломой поросенком – до того, как я протаскала игрушку за собою по лесам первые семь лет моей жизни.
– Итак, не шпионка, – подвел он итог. – Просто полоумная.
Дракон возложил руку мне на голову и промолвил:
– Тезавон тахож, тезавон тахож киви, канзон лихуш.
Эти слова он не столько произнес, сколько пропел – прямо как мелодию, и с каждым звуком в мир возвращались цвет, и время, и дыхание; голова моя обрела свободу, и я вывернулась из‑под его руки. Окаменевшая плоть понемногу оживала. Вот обрели подвижность руки – и замолотили по воздуху в поисках хоть какой‑нибудь опоры, пока мои все еще окаменевшие ноги удерживали меня на месте. Дракон крепко сжал мои запястья, так что, когда оцепенение спало полностью, я оказалась в его власти – и убежать не смогла бы.
Убегать я, впрочем, и не пыталась. Мои мысли, внезапно обретшие свободу, разбегались во все стороны, словно наверстывая потерянное время. Мне вдруг подумалось: если бы он хотел сотворить со мной что‑то ужасное, так уж, верно, оставил бы меня камнем; и во всяком случае, он больше не принимает меня ни за какую шпионку. Я не понимала, с какой стати он возомнил, будто кому‑то охота за ним шпионить, тем более королю. Он же королевский маг, разве нет?
– А теперь давай рассказывай: что ты такое делала? – потребовал он. Глаза его холодно поблескивали, в них все еще читалось подозрение.
– Да я просто хотела книжку почитать, – объяснила я. – Я не… я не думала, что нельзя…
– И сняла с полки «Призывание» Льюта – просто так, почитать на досуге, – с убийственным сарказмом откликнулся он, – и лишь по чистой случайности… – Дракон прервался – вероятно, мой встревоженный, непонимающий взгляд окончательно убедил его – и воззрился на меня с нескрываемым раздражением. – Да у тебя просто непревзойденный дар искать неприятности на свою голову! – Он сердито покосился на осколки у наших ног, с шипением выдохнул сквозь зубы и бросил: – Приберись тут, а потом приходи в библиотеку. И ничего больше не трогай!
Он ушел, а я осталась: нашла какие‑то старые тряпки на кухне, с их помощью собрала стекло, притащила ведро, заодно и пол вымыла, хотя от пролитой жидкости не осталось и следа, как будто магия выгорела сама собою, точно спирт на пудинге. Я то и дело прерывалась, поднимала руку над каменным полом и поворачивала ее так и сяк, убеждаясь, что окаменение не разливается больше от подушечек пальцев. Я поневоле задумалась, для чего Дракон хранит склянку с таким зельем на полке и не использовал ли его на ком‑то еще – может, этот кто‑то так и превратился в статую и стоит где‑нибудь, таращится перед собою застывшим взглядом, а время течет мимо. Я содрогнулась.
Я очень, очень постаралась ничего больше в лаборатории не задеть.
Когда я наконец собралась с духом и вошла в библиотеку, книга, на которую я покушалась, уже снова стояла на полке. Дракон взад‑вперед расхаживал по комнате, его собственный фолиант лежал на маленьком столике, позабытый и заброшенный. Я переступила порог – Дракон снова хмуро воззрился на меня. Я оглядела себя: ну да, юбка вся в мокрых пятнах от недавней уборки и, если уж на то пошло, слишком коротка – колени едва прикрывает. С рукавами сорочки еще хуже: сегодня утром я, стряпая завтрак, случайно макнула их в яйцо, а потом еще прожгла на локте, спасая из печи подгорающие гренки.
– Вот с этого и начнем, – объявил Дракон. – Тебе вовсе незачем оскорблять мой взгляд всякий раз, как я на тебя посмотрю.
Оправдываться я не стала: если я начну извиняться за свою неряшливость, то до конца жизни не закончу. Не прожив в башне и нескольких дней, я уже поняла: Дракон любит все красивое. Даже его бесчисленные книги были непохожи одна на другую: кожаные переплеты разных цветов, застежки и петли – золотые, а порою еще и инкрустированные осколочками драгоценных камней. Все, на чем только может остановиться взгляд, будь то небольшая чаша выдувного стекла здесь, на подоконнике в библиотеке, или картина в моей комнате, было изысканно‑прекрасным – и каждому шедевру отводилось отдельное место, где он сиял бы невозбранно. Одна только я казалась безобразной кляксой на фоне всего этого совершенства. Но мне и дела не было: разве я обязана быть красавицей?
Дракон нетерпеливо поманил меня к себе. Я опасливо шагнула вперед, он заставил меня скрестить руки на груди – так, чтобы кончики пальцев легли на плечи, и промолвил:
– А теперь: ванасталем.
Я глядела на него, упрямо не размыкая губ. Произнесенное им слово звенело у меня в ушах как то, другое заклинание, для которого он мною воспользовался. Я чувствовала, как оно рвется мне на язык, чтобы выпить всю мою силу.
Дракон схватил меня за плечо: пальцы его больно впились в кожу. Я ощущала жар каждого из них даже сквозь сорочку.
– Я, так уж и быть, примирюсь с неумением и невежеством, но не с бесхарактерностью, – рявкнул он. – Произнеси это.
Я помнила, каково быть камнем; что еще он способен со мною сделать? Я задрожала и произнесла – совсем тихо, как будто надеялась, что от шепота заклинание не сработает:
– Ванасталем.
Моя сила взбурлила, растеклась по всему телу, фонтаном забила изо рта; и там, где она выплескивалась наружу, воздух снова задрожал, заколебался, и зыбь эта по спирали обтекла мое тело. Я осела на пол, задыхаясь в непривычно пышных юбках из шелестящего шелка, зеленого и золотисто‑коричневого. Они заплескались вокруг моей талии и затопили ноги – эти бесконечно длинные юбки. Голова моя склонилась под тяжестью изогнутой тиары, вниз по спине заструилось покрывало – кружево, золотой нитью расшитое цветами. Я тупо уставилась на сапоги Дракона: по коже вился тисненый узор из виноградных лоз.
– Посмотри на себя – а ведь заговор‑то совсем пустячный, – произнес Дракон, словно бы недовольный творением рук своих. – Ладно, по крайней мере, выглядишь ты чуть пристойнее. Отныне и впредь постарайся держать себя опрятно. Завтра попробуем новое заклинание.
Сапоги развернулись и зашагали прочь. Наверное, Дракон уселся в кресло и снова погрузился в чтение, не знаю. Спустя какое‑то время я выползла из библиотеки на четвереньках, не поднимая головы, – прямо в этом своем роскошном платье.
Следующие несколько недель я помню смутно. Каждое утро я просыпалась незадолго до восхода и, лежа в постели, пока за окном разгорался свет, пыталась измыслить хоть какой‑нибудь путь к бегству. Каждое утро, так ничего и не придумав, я тащила поднос с завтраком в библиотеку, а Дракон творил вместе со мною новое заклинание. Если мне не удавалось выглядеть достаточно пристойно, на его взгляд – а обычно не удавалось, – сперва он налагал на меня «ванасталем», а поверх него – второе. Все мои домотканые платья исчезали одно за другим; а всю спальню загромоздили неподъемные затейливые наряды, точно маленькие холмики – такие тяжелые благодаря парче и вышивке, что стояли стоймя сами собою, даже когда меня внутри не было. Ложась спать, я с трудом выбиралась из‑под этих юбок, а чудовищные костяные корсеты сдавливали грудь, не давая дышать.
Болезненный туман так и не расступался. Каждое утро, совершенно разбитая, я кое‑как доползала до своей спальни. Наверное, обед Дракон стряпал себе сам, потому что я‑то точно ничего для него не делала. Я беспомощно лежала на постели до самого ужина, а тогда обычно находила в себе силы доковылять вниз и сготовить что‑нибудь попроще. Вынуждал меня скорее собственный голод, нежели забота о нуждах хозяина.
А хуже всего было непонимание: зачем он так меня использует? Ночью, перед тем как погрузиться в сон, я прокручивала в голове все самые страшные сказки и предания о вампирах и инкубах, которые выпивают из девушек жизнь, и в ужасе клялась, что утром непременно найду выход. И, разумеется, выхода я так и не нашла. Утешалась я только тем, что я не первая. Я твердила себе: то же самое он проделывал со всеми девушками до меня, и они это как‑то пережили. Утешение было не ахти какое: десять лет представлялись мне вечностью. Но я жадно цеплялась за любую мысль, которая могла бы хоть немного облегчить мои страдания.
От самого Дракона утешения ждать не приходилось. Он раздражался при виде меня, стоило мне только переступить порог библиотеки – раздражался даже в те редкие дни, когда мне удавалось‑таки в кои‑то веки выглядеть опрятно. Как будто это я приходила злить и отвлекать его, а не он мучил меня и использовал в своих целях! А когда он заканчивал творить магию через меня и я оставалась лежать на полу, смятая и раздавленная, он хмурился и называл меня бездарью.