Наконец он сдается, чтобы коротко ответить:
– Да. – Аккуратно вкладывает между страниц потрепанную закладку, закрывает книгу и кладет на стол. – Мама, ты вернешься?
Я вижу его глаза. И их взгляд меня тревожит. Я больше не могу понять, о чем думает мой брат. С тех пор как Лэнсел Грэм украл нас, Коннор не чувствует себя в безопасности, я это вижу. Он так верил в то, что мама сможет полностью уберечь нас от всего, сможет не дать никому в мире причинить нам вред, и когда она не сумела этого сделать, для него ее неудача была полной и окончательной. Несмотря на то что мама не была ни в чем виновата, а потом к тому же пришла спасти нас – я знала, что она придет.
Но я не знаю, как починить моего брата.
Мама, конечно же, говорит правильные вещи и обнимает его. Он быстро вырывается, как обычно… Коннор не любит объятий, особенно при посторонних. Но сейчас причина не только в этом.
Мама целует меня в лоб, и я снова обнимаю ее, уже по‑настоящему, но не говорю ничего. Сэм, который до этого молча стоял, прислонившись к двери, подходит ко мне и говорит:
– Позаботься о своем брате, ладно?
Сэм – хороший человек. Я долго, очень долго относилась к нему настороженно, но я видела, как он без лишних слов и шума совершает ради нас невероятные поступки – он сражался, чтобы спасти нас, когда наши жизни висели на волоске. И я верю, когда он говорит, что ему не плевать на нас.
И я также думаю, что для него это тяжело, потому что наш папаша‑маньяк ни за что ни про что убил сестру Сэма, и когда тот смотрит на нас, то не может не видеть во мне и в Конноре частицу Мэлвина Ройяла. Иногда я часами рассматриваю себя в зеркале, выискивая малейшее сходство с отцом. Волосы у меня скорее мамины. Но мне кажется, что мой нос формой напоминает отцовский. И подбородок тоже. Я смотрела в Интернете, со скольких лет делают пластическую хирургию, – я хочу избавиться от этого сходства.
Коннор иногда в точности напоминает отца, каким тот был в детстве, – я видела детские фотографии Мэлвина Ройяла. Я знаю, что это сильно беспокоит моего брата. И знаю, что он тратит уйму времени на навязчивые размышления о том, станет ли таким же… плохим.
Мама должна помочь ему. И как можно скорее. А если она этого не сделает, то сделаю я.
– Я позабочусь о нем, – отвечаю я Сэму, потом пожимаю плечами, делая вид, будто это не так уж сложно.
Но Сэм все понимает.
– И о себе тоже, крутая девчонка.
– Кого это ты назвал девчонкой? – вопрошаю я, ухмыляясь. Мы с ним не обнимаемся. Мы стукаемся кулаками, и он подходит к Коннору, чтобы так же попрощаться с ним.
Потом мама и Сэм исчезают за дверью, и мы выходим на крыльцо, где уже стоят Хавьер Эспарца и пес Бут, чтобы помахать на прощание. Впрочем, Бут не машет. Он все еще выглядит недовольным из‑за того, что ему не позволили обглодать мне лицо. Я осторожно глажу его по голове. Он снова фыркает, но потом поворачивается к Коннору, и мой брат, не проявляя ни малейших признаков страха, садится рядом с псом и чешет ему между ушами. Бут закрывает глаза и приваливается к нему.
«Мальчишки», – думаю я, закатывая глаза.
Смотрю, как мама и Сэм садятся в машину. Я смотрю, как они уезжают прочь. Глаза у меня ясные и сухие, и я горжусь этим.
Мистер Эспарца говорит, что сделает на обед хот‑доги с острым соусом. Коннора он припрягает резать лук.
Я ухожу в свою комнату, закрываю дверь и плачу, уткнувшись лицом в подушку. Потому что сейчас, как никогда прежде, боюсь того, что больше не увижу маму.
И что отец найдет нас.
3
Сэм
Мы уже целый час в дороге, а Гвен по‑прежнему молчит. Я чувствую, как воздух вокруг нее буквально вибрирует от душевной боли.
– Ты в порядке? – Это неуместный вопрос, но я должен попытаться. Мне не нравится то, как она неотрывно, без всякого выражения смотрит на мелькающие за окном деревья, словно пытается загипнотизировать саму себя и тем самым найти успокоение.
– Я только что бросила своих детей, – произносит Гвен. Голос ее звучит странно. Я бросаю на нее быстрый взгляд, но дорога слишком узкая и извилистая, и я не могу даже на пару секунд оторваться от управления внедорожником. – Оставила их с… чужими людьми.
– Не с чужими, – возражаю я. – Перестань, ты ведь знаешь, что это хорошие люди. Они сделают все возможное, чтобы дети были в безопасности.
– Мне следовало остаться с ними. – По ее голосу я понимаю, что ей отчаянно хочется попросить меня повернуть обратно. – Я просто хочу обнять моих детей и больше никогда не выпускать их из виду. Я в ужасе… – Ее голос на несколько секунд делается почти неслышным, словно шорох ветра в траве, потом снова набирает силу: – Что, если я никогда к ним не вернусь? Что, если их заберут, пока меня нет?
Тон у нее настолько убитый, что я сворачиваю к обочине и останавливаю машину в синей тени деревьев.
– Ты хочешь вернуться?
Выключаю мотор и поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее. Не с осуждением, а с беспокойством. Мне нужно знать, что она готова исполнить задуманное нами. Если нет, то я не смогу винить ее, но в глубине души понимаю, что должен ехать, с нею или без нее. Мэлвин Ройял на свободе, и он намерен прийти за Гвен и этими детьми. Когда‑то для меня это было местью, возмездием за мою сестру Кэлли, но теперь стало чем‑то бо́льшим.
– Конечно же я хочу вернуться, – отвечает Гвен, потом делает глубокий вдох. – Но я не могу, верно? Если сейчас не буду сражаться за своих детей и защищать их, как я смогу когда‑либо снова посмотреть им в глаза? Он придет за ними. И когда он это сделает, я должна преградить ему путь.
Сейчас Гвен – сплошной комок боли, удерживаемый в узде лишь ее стальной волей. И, глядя на нее, невозможно усомниться: она имеет в виду именно то, что говорит. Но я и не сомневаюсь, что это именно так, когда речь идет о Мэлвине Ройяле. Она встретится с ним лицом к лицу и не отступит.
– Мы намерены убить его, – говорю я. Это не преувеличение и не вопрос. – Мы понимаем друг друга, верно? Мы едем не для того, чтобы просто найти его, позвонить копам и вернуть его обратно в тюрьму. Пока этот человек жив, он продолжит вредить тебе всеми доступными способами. И я ни за что не позволю ему сделать это.
Я не собирался высказываться настолько прямо, но все же высказался. Если я и испытываю любовь к этой женщине, то это суровая любовь, опасная для нас обоих, – до тех пор пока призрак Мэлвина Ройяла наконец‑то не упокоится безвозвратно.
– Да, – соглашается Гвен. – Мы намерены убить его. Это единственный способ обеспечить детям безопасность. – Я медленно киваю, потом улыбаюсь ей. Ее ответная улыбка выражает одновременно скорбь, виноватость и извинение. – Честно говоря, я никогда не думала, что буду напрямую рассуждать о том, что намерена стать убийцей. В трудной ситуации можно узнать о себе много странного.
Гвен кладет ладонь на мою руку, и я чувствую сквозь ткань жар этой ладони – словно раскаленное тавро. Отпустив руль, накрываю ее ладонь своей. Наши пальцы сплетаются. В течение долгого, долгого момента мы не произносим ни слова. Покой этой проселочной дороги, тень деревьев, отдаленные голоса птиц – всё это так далеко отстоит от тьмы в наших душах, что кажется, будто находится совершенно в другом мире.
Тишину разбивает звонок телефона, и мы одновременно тянемся к карманам.
– Мой, – говорю я и отвечаю на звонок, потому что мне знаком номер, высветившийся на экране: – Привет, Майк. Что случилось?
– И это ты спрашиваешь, что случилось? Сэмми, какого черта? Я что, звоню тебе поболтать о погоде?.. Такое вот дело, приятель: я откопал пару наводок на возможных участников проекта «Авессалом». Хочешь подсказку?
– Конечно, – отвечаю я. – Я так понимаю, это неофициально?
– Официально у меня нет основания даже спросить у кого‑нибудь из этих уродов, который час, так что понимай как угодно. Так тебе нужна подсказка или нет?
У меня нет ни ручки, ни бумаги, поэтому я изображаю, будто пишу в воздухе, и Гвен понимает намек: она протягивает мне ручку и лист с договором об аренде внедорожника. Я выслушиваю два варианта, которые зачитывает Майк Люстиг, сразу же делаю выбор и озвучиваю его:
– Ясно. Мы берем на себя тот, что ближе к нам, в Мейкервилле.
– Будь осторожен, ладно?
– Ладно, – заверяю я Майка. – И ты тоже.
Тот, не прощаясь, дает отбой – вполне в его стиле. Я протягиваю бланк с записями Гвен.
– «Арден Миллер, Мейкервилл, Теннесси», – зачитывает она. – Мужчина или женщина?
– Не знаю.
– И где находится этот Мейкервилл, помимо того что он в Теннесси?
Теперь, когда у нас есть имя и направление поисков, дело кажется более реальным. Заставляет шевелиться. Я неожиданно улыбаюсь широкой улыбкой и включаю двигатель внедорожника.
– Этого я тоже не знаю. Первый пункт: купить карту.
В наши дни большинству людей это показалось бы странным, но никто из нас не может рисковать и выходить в Интернет – ведь «Авессалом» способен отслеживать всё.
Чем дольше мы остаемся в тени, вне поля зрения кого бы то ни было, тем лучше.
* * *
На купленной нами карте Мейкервилла не обнаруживается, и в конце концов я обращаюсь с вопросом к старику, который сидит в кресле‑качалке перед магазинчиком самого провинциального вида. Старик смотрит на меня, прищурив глаза цвета старой меди – когда‑то они, наверное, были темно‑карими, – и качает головой.
– В Мейкервилле людям делать нечего, – говорит он мне. – Это место заброшено вот уже много лет. Даже почтовое отделение закрылось еще в шестидесятых. Там нет ничего, кроме развалин.
Звучит не особо обнадеживающе, но тем не менее я получаю указания, в какую сторону ехать. Наша цель находится довольно далеко, по меньшей мере в нескольких часах езды, и к тому времени, как мы достигаем окраин Нэшвилла, уже смеркается.
– Сядешь за руль, переночуем в машине или снимем комнату? – Я стараюсь, чтобы в этом вопросе не прозвучало даже намека на сближение, потому что, видит бог, сейчас совершенно не время для этого, даже если б такая возможность была. – Две комнаты, я имею в виду.
Гвен, как всегда, практична.
– Комната с двумя кроватями сойдет, – отвечает она. – Где‑нибудь, где подешевле. Нет смысла приезжать в Мейкервилл усталыми и дожидаться там рассвета, верно?
– Верно, – соглашаюсь я. – Где‑нибудь подешевле. Ясно.
Полчаса спустя выбираю местечко под названием «Френч инн» – придорожный мотель, лучшие дни которого миновали еще в пятидесятые годы, если не раньше. Это скучное кирпичное здание, выстроенное в форме буквы U, расположенное на склоне холма и обладающее скромной привлекательностью морга. На маленькой стоянке припаркованы две машины, номеров в мотеле приблизительно двадцать – весь первый этаж.
Я оборачиваюсь к Гвен, приподняв брови.
– Звонил Норман Бейтс[5]; он хочет, чтобы ему вернули занавеску для душа.
Гвен смеется – и это настоящий смех. Теплый.
– Выглядит заманчиво.
– «Бедбаг сентрал»[6] рекомендует, – отзываюсь я, поворачивая руль. Мы въезжаем на стоянку, такую же неровную и потрескавшуюся, как краска на дверях мотеля, и паркуемся на одном из множества свободных мест. – Жди здесь. Если тут есть камера, я не хочу, чтобы ты на ней засветилась.
У Гвен куда более узнаваемое лицо, чем у меня, и если нам повезло, то «Авессалом» еще не почесался раздобыть фотки моей физиономии. Для уверенности я надеваю кепку с эмблемой бейсбольного клуба «Майами марлинс», купленную в магазине распродаж, натягиваю ее пониже и направляюсь в мотель. Прежде чем закрыть дверцу машины, бросаю на Гвен пристальный взгляд.
– И заблокируй двери.