Сильвана едва заметно улыбнулась, повернулась к валь’кире и кивнула. Призрачная дева подплыла по воздуху к небольшой нише в стене тронного зала. Королева прошептала тайное слово, и каменные стены разошлись в стороны. За ними открылся темный проход. Это был один из множества тайных ходов, которыми Сильвана пользовалась, чтобы передвигаться по городу, и Натанос подозревал, что есть и такие проходы, о которых не знает даже он.
Они шли по замысловатому лабиринту, в котором запросто бы заблудился и сгинул даже опытный убийца, подосланный врагом. Валь’кира же, судя по всему, знала дорогу; возможно, путь ей подсказывала темная магия, которой был насыщен Квартал Магов. В какой-то момент эта энергия стала практически осязаемой; даже Натанос почувствовал ее.
Они завернули еще за один угол и уперлись в тупик. Сильвана снова произнесла тайное слово, проход открылся, и они шагнули вперед.
На стенах комнаты, в которой они оказались, были развешаны полки, уставленные книгами и всяческими магическими принадлежностями, тускло блестевшими в свете ламп. В центре стояло два алтаря, на каждом из которых лежало по огромной каменной плите. Одна была пуста. К другой толстыми кожаными ремнями был привязан человек. Из одежды на нем осталось только нижнее белье. Он тщетно пытался высвободиться — ремни были затянуты туго. На полу возле него были свалены в кучу золоченые доспехи, боевой молот и щит. Натанос обратил внимание, что на оружии и доспехах выгравирован символ Серебряного Авангарда. Пленник был явно беспомощен, но не выглядел сломленным и не был изувечен. Натанос прищелкнул языком. Ему доводилось и убивать паладинов, и брать их в плен, но мало кого из них он оставлял практически нетронутым.
Гнилостень повернулся к своей госпоже и, указывая на мужчину, спросил:
— Что это?
— Горючее, — ответил ему ледяной голос валь’киры.
Сильвана прошлась вокруг алтаря.
— Для этого ритуала требуется жертвоприношение. Нужна плоть… родственная твоей собственной.
Она остановилась у головы паладина и пристально взглянула на Натаноса.
Что это была за проверка? Чего она ожидала от него? Натанос наклонился к человеку, лежавшему на алтаре, и всмотрелся в его лицо. Что-то знакомое привиделось ему в нахмуренных бровях, волевом подбородке, отчаянной решимости, с которой пленник тщетно пытался освободиться.
Он поразился тому, как этот паладин напомнил ему его самого, когда он сам еще был человеком. Со дня его смерти прошло уже много времени. Он думал, что все эти воспоминания утрачены им навсегда, и вот теперь, глядя на этого человека, он словно заглядывал в свое прошлое.
Прошлое…
Пленник встретился с ним взглядом. Он, очевидно, узнал Натаноса, но в его глазах не было страха — только презрение.
Натанос наклонился и вытащил у него изо рта кляп.
— Ну здравствуй, кузен.
Лицо Стефана выражало крайнее отвращение.
— Я молил Свет, чтобы ты умер окончательно. Чтобы твоя душа обрела покой, — В его словах слышалась печаль и горечь.
Натанос хмыкнул.
— Скажи, ты потратил тот золотой, что дала тебе предводительница следопытов?
— Я его сохранил, — с вызовом ответил паладин. — Я хранил его после того как пал Стратхольм; после того как Плеть разорила Лордерон, надеясь, что мой кузен все-таки жив. Я расспрашивал о тебе, но ответом мне было лишь неловкое молчание. Потом до меня дошли слухи о чудовище по имени Гнилостень, которое объявилось в поместье Маррисов и стало истреблять героев Альянса, стремившихся восстановить мир. Я подумал, что это и есть та тварь, что убила Натаноса, и поклялся отомстить за него. Но как-то раз я случайно подслушал разговор двух беженцев из Дарроушира. В нем промелькнуло настоящее имя этого монстра, и тогда я понял, во что ты превратился. — Стефан ненадолго умолк. — И в тот день я выбросил этот злосчастный золотой в реку.
Он с ненавистью плюнул на каменный пол.
Натанос стоял молча. Отрицать правду смысла не было. Он прибыл на свою бывшую ферму по приказу своей королевы и заманивал ее врагов в ловушку. Ему доставляло особенное удовольствие истязать высших эльфов – следопытов с северных предгорий; тех самых Странников, которыми он когда-то командовал и вместе с которыми нес службу. Все их высокомерие пропадало без следа, когда они умирали, истекая кровью, — или оборачивалось звериным оскалом, если им суждено было восстать в облике нежити. И все это время, какими бы благородными героями ни были его жертвы, какими бы близкими друзьями они ни были в прошлой жизни, Натанос, убивая их, не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Он вообще ничего не чувствовал. Он просто исполнял свой долг, и в этом было его единственное предназначение. Своими победами он заслужил благосклонность Темной Госпожи. Больше он ничего не желал и желать не мог.
Сильвана похлопала пленника по плечу; тот, насколько позволяли ремни, отстранился.
— Мне доложили, что после принесения рыцарской клятвы твой дражайший кузен патрулировал Чумные земли как раз возле твоей старой фермы. Немало моих солдат положил, — она наклонилась к пленнику, и в ее голосе зазвенел металл. — Конечно, я могла приказать моим темным следопытам убить его, но очень хорошо, что я не сделала этого. Теперь этот паладин послужит… более высокой цели.
— Я никогда к вам не примкну! — процедил Стефан сквозь стиснутые зубы.
— Об этом не беспокойся, кузен, — мрачно ответил Натанос. — У нее на твой счет иные планы.
Королева банши улыбнулась.
— Это точно.
Больше она не произнесла ни слова и неторопливо отошла.
Натанос смотрел на своего кузена, беспомощно лежавшего перед ним, и в груди у него зашевелилось странное, незнакомое чувство. Жалость? Нет, он знал, что на это он не способен. Но ненависти к паладину он не испытывал — во всяком случае, той ненависти, что он питал к другим живым людям. И тут он понял — это была гордость. В глубине души он действительно гордился тем, что мечты Стефана о той жизни, которой он грезил с детства, сбылись. Но только с этой жизнью ему вот-вот предстояло расстаться.
Натанос поднял глаза и встретился взглядом с Сильваной. Так что же, это и было ее испытание? Она подозревала, что из любви к кузену он может предать ее? Она гадала, не проявится ли в нем в последний решающий момент что-то человеческое?
Конечно же, у него не было выбора. Помыслы человека, который давно умер, не могли заставить Натаноса Гнилостеня отступить от своей клятвы.
— Приступайте, — буркнул он, направляясь к пустому алтарю.
— Свет спасет меня! — выкрикнул Стефан, но, судя по отчаянию в голосе, он и сам не слишком-то в это верил.
— Свет тебя здесь не отыщет, парень, — ответил Натанос, пристально глядя на королеву. — Мы с тобою вместе отправимся во тьму.
Валь’кира бесшумно подплыла к алтарям и остановилась между ними. Натанос взглянул на призрачную деву. Его одолевали сомнения, но он старался не подавать виду. С поднятыми руками и распростертыми крыльями валь’кира, казалось, одна занимала целиком весь зал. Она начала нараспев произносить слова ритуала на неведомом древнем языке, и в ее голосе до сих пор ощущалась мощь Короля-лича. Призрак наклонился над каменными плитами; с ее рук заструилось сине-золотое пламя. Мир вокруг Натаноса вдруг взорвался огнем и болью.
Чудовищной болью…
* * *
Боль отступила, сознание понемногу возвращалось. Натанос открыл глаза. Комната постепенно обретала очертания.
Валь’кира сидела на полу, забившись в угол. Некогда величественная и огромная, сейчас она выглядела беззащитной, маленькой и жалкой.
Темная Госпожа стояла подле него.
— Ну, как ты себя чувствуешь, Гнилостень?
— Мертвым, — сухо ответил он. — Хотя и не настолько мертвым, как раньше.
Его новый голос был ему незнаком. Он уже не напоминал скрежет полупарализованных голосовых связок нежити, но и не был звонким, как голос живого человека. На голос банши он тоже был не похож, хотя в нем и чувствовалась властность.
Глаза Сильваны ярко вспыхнули.
— Поднимись, мой защитник!
Натанос приподнялся и свесил ноги с плиты. Став на пол, он удивленно выдохнул, пытаясь удержаться на ногах, которые поначалу показались ему чужими. Словно ребенок, разворачивающий долгожданный подарок, он стянул с левой руки перчатку и в изумлении уставился на свои пальцы.
Нигде не торчали голые кости. Кожа уже не свисала лоскутами, нигде не отваливалось мясо. Это не была живая рука, но она была целой, крепкой и сильной.
«Что ж, с такой рукой защитник королевы сможет послужить ей как должно», —решил Натанос.
Он дотронулся до щеки. Вместо высохшей кожи, тонкой, как бумага, его пальцы нащупали плоть. Подбородок зарос жесткой щетиной. Натанос смаковал новые ощущения. Его новое тело почти не отличалось от живого, человеческого.
Почти.
Он повернулся к Сильване.
— Как я выгляжу?
Он постарался придать вопросу безразличие. Но, конечно же, он лукавил.
— А ты нарцисс, Гнилостень!
В голосе Сильваны чувствовалась насмешка, но еще и явное удовлетворение. Интересно, что ее так порадовало? Что она заставила могучую валь’киру исполнить ее волю? Или просто забавляется новой игрушкой? Сильвана подвела Натаноса к висевшему на стене большому овальному зеркалу в изящной резной раме.
— Погляди сам.
Еще когда она была предводительницей следопытов Луносвета, Сильвана питала страсть к зеркалам. Да, собственно, почему бы и нет? Даже по меркам высших эльфов средняя из сестер Ветрокрылых отличалась редкой красотой. Очень многие представители благородных домов добивались ее руки. Говорят, даже сам принц Солнечный Скиталец желал ее.
Но мертвым не было нужды смотреть на свои отражения. Они лишь напоминали Отрекшимся, как отвратительна их разлагающаяся плоть, вид которой у всех живых вызывал омерзение. Нежить олицетворяла собой неизбежную участь, ожидавшую смертных — когда-нибудь и их тела сгниют в земле… если только королева банши не призовет их на свою службу.
Сильвана оставила в своих покоях несколько зеркал. После смерти она утратила свою эльфийскую утонченность, но в ее облике нежити все же было что-то завораживающее. Натанос знал, что ее соперники из смертных королевств лицемерно ругали ее и поносили Отрекшихся на публике, но в беседах с глазу на глаз восхищались величием Темной Госпожи. Сама она тоже знала об этом, и ей это доставляло удовольствие, хотя она, конечно, не показывала виду.
Натанос посмотрел в зеркало. Лицо его было нездорового желтушного цвета, с заостренными чертами, но плоть была цела. Впервые со дня своей смерти он мог стоять, выпрямившись во весь рост, а не сутулиться, как сгорбленный древний старик. Если бы не глаза, светившиеся багровым огнем, при тусклом освещении Подгорода его вполне можно было принять за человека.
Он был рад этому чудесному преображению, но решил, что Сильване знать об этом не обязательно.
— Сгодится, пожалуй.