Глава 2. Опрокинувшийся мир
Близилась к концу отработка второй недели перед моим увольнением. После работы, по дороге в свою пустую квартиру, решила наконец-то купить что-нибудь из продуктов и приготовить домашней еды. С того момента, как ушёл Алексей, я ни разу не готовила дома, питалась всухомятку, одними бутербродами. Странно, на меня это было не похоже. Я любила готовить и всегда делала это с удовольствием, устраивая своему мужчине гастрономические путешествия и знакомя его с кухнями разных стран. А сейчас для себя мне ничего не хотелось. Наверное, стресс так сказывался.
Я припарковала свою старенькую “Ауди” на стоянке и выскочила под дождь, чтобы бегом добежать до супермаркета. Правду говорят — шопинг творит чудеса. Побродив больше часа между рядами с яркими витринами, нагребла себе полный пакет продуктов, из которых можно было приготовить сносный обед для пятерых. И куда мне столько? Хотя в поликлинике не помешало бы стол накрыть. Так сказать, отходные. Стоило об этом подумать, как поняла, что для застолья кое-чего не хватает, и пробежала новый круг по магазину, докупив сухое вино и торт.
Расплатившись на кассе, потянула купленное богатство в машину, засунула пакеты на заднее сидение и села за руль. Рингтон вызова телефона в тишине салона показался неожиданно громким, даже испугал меня. Я подняла телефон с соседнего сидения, соображая, что он провалялся тут бесхозным, пока делала покупки в магазине. Вызов резко прекратился, не успела и ответить. На экране высветилось «мама». Девять пропущенных вызовов. Сердце сжалось в предчувствии плохих новостей. Я поспешно набрала номер сама, напряжённо дожидаясь ответа.
— Мама, что случилось? — ещё не услышав голос, спросила. — У тебя всё в порядке?
— Мирочка, это тётя Галя, соседка твоей мамы, — заговорила со мной другая женщина. — Маме твоей стало плохо, и я вызвала ей скорую помощь. Тебе мы не могли дозвониться.
— Галина Ивановна, в какую больницу её увезли? Что с ней: давление, сердце? — тревога нарастала, я в нетерпении уже заводила мотор, зажав телефон плечом.
— Врач сказала, что инфаркт миокарда, — сообщила неутешительный диагноз женщина. — Её в кардиоцентр забрали.
— Галина Ивановна, спасибо, я уже еду туда. А Антошки не было дома? — спросила я о младшем брате. Хотя понимала, что раз со мной разговаривает мамина соседка-подруга, то моего младшего брата с его семейством нет дома. — Они укатили на дачу ещё вчера, виноград закрывать на зиму, — доложила Галина Ивановна. — Я Антону не звонила, Люся не велела. Сказала, чтобы только тебе сообщила. Нечего Антошку беспокоить с его мымр… Ой! Короче, только тебе сказала позвонить.
— Хорошо. Я вас потом наберу или, скорее всего, заеду. Увидимся, если не сегодня, то завтра. До свидания.
Моя машина, хоть и старенькая, но быстро довезла до пункта назначения — в кардиоцентр. В приёмном покое я выяснила, в каком отделении находится мама, и помчалась выяснять состояние больной Людмилы Николаевны Рождественской. В отделении меня встретил дежурный врач, который ни сном, ни духом не ведал о такой пациентке. Путём долгих выяснений и переговоров с другими отделениями я выяснила, что мама находится в реанимации. Двадцать ступеней вверх, и вот я стою перед дверью в отделение интенсивной терапии и реанимации. Сердце стучит в районе горла, на языке привкус железа, ладошки холодные и влажные. Нервничаю. Нужно сделать шаг и всё узнать.
Разговор с лечащим врачом был краток. Состояние стабильно тяжёлое. Готовим к шунтированию. Делаем всё возможное. О прогнозах говорить очень рано. Я и сама это понимала. Оставив свой контактный телефон, отправилась к маме домой и в аптеку, чтобы собрать по списку всё необходимое для выздоравливания и пребывание в больнице.
Помчалась к нам домой. Ну, как к нам. Я здесь не жила с первого курса универа. С тех пор, как съехала на квартиру к бабушке, поближе к ВУЗу. А в нашей трёшке осталась мама с братом Антоном, который был младше меня на восемь лет, и его женой Адой, которая очень даже оправдывала своё имя, доводя маму до истерик разной интенсивности, от тихой вялотекущей до буйной с битьём посуды. И как бы эта красотка не поспособствовала развитию заболевания…
Я уже практически доехала до дома, когда раздался звонок телефона и на экране высветился незнакомый номер. Приняла вызов, сидя за рулём, а зря.
— Мира Андреевна, извините, это врач из реанимации, мы с вами разговаривали недавно, — доктор замолчал. Я тоже не спешила спрашивать о причине звонка. Испугалась того, что могу услышать. До спазма в горле. До шума в ушах от зачастившего сердца. Чувствовала, как сердце в ненормальном галопе обрывается и стремительно летит куда-то вниз. И в раз пересохшее горло не дает спросить: что случилось? — Алло, Мира Андреевна, Вы меня слышите?
— Да… да, слышу. Говорите.
Протолкнула нервный ком.
— Вашей маме резко стало хуже и она… — доктор на том конце провода замялся.
— Вы сможете вернуться в больницу?
— Я… я сейчас. Я… быстро, — затормозила так резко, что раздался визг и запахло палёной резиной. Нарушая все правила дорожного движения, развернула машину по двойной сплошной полосе, благо ночная дорога была пуста.
Через полчаса я вошла в палату, где лежала мама. Бледная, холодная, неживая… Я опоздала. Не успела с ней проститься.
***
Стук капель дождя по чёрному зонту. Промозглая сырость пробирает до костей. Дорожки воды стекают по плащу, холодной ветер трепет одежду, словно хочет вырвать куски ткани, косые капли забиваются под зонт и смешиваются с моими слезами от потери дорогого мне человека. От пролитых слёз тяжело дышать. Судорожные всхлипы вырываются из горла. Дерут болью. Говорят, что не нужно плакать в таких местах, тогда душе легче уходить, но как же сложно не изливать свою боль.
Похороны были скромными. В непогоду на кладбище, чтобы проводить маму в последний путь, поехали только самые близкие родственники — я и брат, да ещё подруга, соседка Галина Ивановна.
Священник провёл причитающийся ритуал и пригласил попрощаться с усопшей, рабой Божией Людмилой. И мы попрощались — тихо, без подвываний и бабских причитаний. Но на сердце было невыносимо тяжело. А заполнить пустоту в душе, которая разверзлась от утраты, невозможно ничем. Ну, может, только счастливыми воспоминаниями, потом, когда буду перелистывать семейный альбом.
Это была моя первая такая осознанная потеря. Своего отца я не помнила. Когда я училась в школе, бабушка по отцовской линии уехала к своей сестре в гости, там и померла, поэтому мне она запомнилась живой. Отец брата, второй муж матери, уехал на заработки уж лет десять как назад, да так там и остался. Хотя, нужно отдать ему должное, он продолжает и поныне финансово поддерживать брата с его семьёй.
Дождь усилился. Грянул гром, заставляя испуганно втянуть голову в плечи, словно это как-то могло помочь укрыться от ненастья. Гром осенью редок, но зловещи его раскаты. Казалось, небо прорвало, и оно плачет вместе с нами. Порывы ветра нещадно вырывали зонт из рук, выворачивая его наизнанку. Я сложила бесполезную вещь, да так и стояла под стеной холодной воды и смотрела, как уходит та, что была моим светом с рождения и до последнего дня.
— Прощай и прости… мама…
— Мира, — окликнул меня Антон из своего автомобиля, в котором он укрылся от непогоды, когда я усадила в такси Галину Ивановну, чтобы та быстрей добралась домой в тепло. А мне ещё предстояло уладить организационные дела с ритуальной службой. — Мне с тобой поговорить нужно.
— Антошка, давай позже, я промокла до последней нитки, — нервная дрожь смешивалась с ознобом, бившем меня так, что зуб на зуб не попадал.
— Нет, Мира, сядь ко мне в машину. Я печку включил. Поговорим, заодно и погреешься.
Настойчивость брата вынудила меня уступить ему. И я села к нему в машину. — Что за разговор, который нельзя отложить? — недовольно пробурчала и хмуро посмотрела на Антона, не понимая такой настойчивости.
— Ты будешь претендовать на свою часть квартиры? — выпалил тот без предисловий.
Вопрос был не к месту и не ко времени. Я с раздражением уставилась на него, не понимая, почему именно сейчас, когда мы ещё на кладбище и даже не помянули мать по христианским традициям, Антон решил поднять эту тему. И снова озарение.
— Это Ада надоумила? — прищурившись, посмотрела на бегающие глаза братишки. — Решили ковать железо, пока горячо?
— Ну почему сразу Ада, — стал он оправдываться, — я сам…
— Хм, ты сам. Антон, ты сам в туалете попку бумажкой подтереть можешь, а во всём остальном слушаешься жену. Возможно, в твоём случае так и нужно. Мы вырастили с мамой не мужчину а инфантильного мальчика. Можешь передать интересующейся стороне, что пусть живет спокойно, претендовать для себя не буду но оформлю на твоего Никитку так, чтобы вы не смогли продать квартиру до его совершеннолетия. Ладно, братик, мне пора, меня ещё люди ждут на поминальном обеде.
Христианские обряды поминания усопших теребят души живых и помогают душе умершего обрести покой. Завтрак на кладбище, девять дней… Мы снова собрались узким кругом: брат с женой, маленький Никитка, который всё время подбегал ко мне, дёргал за край юбки и спрашивал, когда же бабушка вернётся из тёплых краёв. А я каждый раз вздрагивала и с тоской утыкалась глазами в портрет мамы, перевязанный чёрной лентой. Как же хорошо маленькому Никитке, он ещё не особо понимает происходящее вокруг. Уже на выходе меня окликнула Ада.
— Мира, постой, я тут собрала мамины вещи, думаю, тебе они пригодятся.
Она вернулась в комнату и вынесла большую шкатулку из слоновой кости. Мамина любимая. Она в ней хранила сокровища — воспоминания о том, когда мы с братом были маленькими.
— Спасибо, Ада, — забрала у невестки из рук шкатулку и трепетно прижала её к себе, чуть не разревевшись, хотя крепилась целый день. — Я, пожалуй, пойду, завтра на стажировку на новую работу выходить.
— Что, теперь богатой станешь? — ехидно бросила мне в спину Ада. — А говорила, что любишь свою поликлинику, всех этих стариков заплесневелых.
— Люблю. Ты знаешь, через десяток лет ты станешь не лучше их, а может, и раньше, судя по твоей одышке и расширенным сосудистым звёздочкам на лице. Ты бы, дорогуша, не злоупотребляла и не злорадствовала, а то молодость скоротечна,
— говорить с ней мне было больше не о чем. Развернувшись, пошла к двери, слыша в спину ругательства и проклятия.
— Чтоб ты сдохла, вобла сушёная! Вон, Алёшка твой раскусил тебя, такую кралю себе завел, закачаешься. Не чета тебе. Красавица. Ноги от ушей. В норковом манто, на японце, не то, что ты на своей тарантайке в драповом пальтишке. По ресторанам ходят. А тебя он дома в четырёх стенах держал. А ты ему разносолы готовила, кофе в постель приносила.
— Глупая ты, Ада. Разве счастье в норковом манто и в ресторанах? — тяжело вздохнула и, не оглядываясь, ушла, захлопнув за собой дверь.
И всё же разревелась, когда за спиной закрылась дверь моей пустой квартиры. Алексей, мама, работа. Три потери за короткий промежуток времени. Конечно, смерть близких несравнима с предательством любимого человека и потерей любимой работы, но всё же.
Плакала тихо, скользя взглядом по крышке шкатулки с индийскими слонами и садами Махараджей с дивными цветами. Откинула крышку и сквозь слёзы заглянула внутрь, на секунду ослеплённая всполохом света. Зажмурилась и протёрла глаза, соображая, что могло так блеснуть. Сверху лежал небольшой фотоальбом наших с братом детских фотографий. Открыла его на первой странице, любовно погладив по строчкам с датами и нашими именами, написанных рукой мамы аккуратным каллиграфическим почерком.
Вот я у неё на руках, завёрнутая в легкую пелёнку с кружевным краем. Мама даже эту пелёнку зачем-то хранила. Вот она, под альбомом лежит. Протянула руку и вынула ткань. Тонкий батист, по краю отделанный тончайшим кружевом ручной работы, с золотым шитьём монограммы буквы “М”. Видимо, мама заранее готовила приданое, когда была мною беременна, любовно вышивая витой цветочный орнамент с маленькой птичкой на завитке, с ключом в клювике. На одном из углов пелёнки была приколота золотая английская булавка. Есть такая примета, что булавка — от сглаза. О, так вот, что так блеснуло! В головке булавки был вставлен бриллиант. Отстегнула её и пристегнула себе на водолазку. Пусть булавка будет всегда со мной, как память о маме, как оберег.
2.1
Перелистывая страницы альбома, остановилась на фотографии беременной мамы, которая держала на руках семилетнюю меня. Я так чётко помнила тот день и как нас фотографировал отчим.
Был солнечный сентябрьский день. Взрослые чего-то суетились, а я, с утра нарядно одетая в новый джинсовой сарафан, с заплетёнными косами, в которые мама вплела цветные ленточки, в белых гольфах и мягких тапочках-собаках, притаилась в своей комнате на подоконнике за шторой. Задрав голову вверх, я любовалась лучом света, который прорезал пространство. Казалось, только руку протяни — и возьмёшь его, но пальчики скользили по воздуху, ничуть не мешая лучику, в свете которого кружились, танцуя, пылинки.
Мама зашла в комнату, поглаживая большой живот, в котором крутился мой братик.
— Мама, а откуда берутся дети в животе? — задала я извечный детский вопрос, подглядывая за ней в щёлочку между шторами.
— Это подарок Богов, — мама мягко улыбалась, заглядывая ко мне в укрытие.
— А я тоже подарок? — рассматривала её светло-карие смеющиеся глаза, смотревшие на меня с теплотой, словно она пыталась запомнить, как я сейчас выгляжу.
— Да, ты — что ни есть, самый настоящий подарок, — мама ласково погладила меня по голове и притянула к себе, чтобы поцеловать в макушку. — Самый чудесный и неожиданный подарок в моей жизни, который я нашла. И никому не отдам…
Я совершенно не знала своего отца. Мама с бабушкой говорили, что он погиб в тот день, когда у них появилась я. Когда я шкодничала, бабушка всегда фыркала:
— Свалилась на нашу голову.
А потом обнимала меня и говорила:
— Мирочка, ты свет и надежда мамы, давай не будем её расстраивать…
Воспоминания затопили меня. Каждая фотография — это событие. Веха на пути наших жизней. Тот крючок, благодаря которому не просто скользишь по дороге жизни между понедельниками, а цепляешься за жизнь.
Долистав альбом, на последней странице я нашла сложенный вчетверо пожелтевший от времени лист хрустящей бумаги. Или он изначально был таким? Развернула, чтобы посмотреть, что же такого интересного в этом листе, что мама так бережно его хранила. Озадаченно стала рассматривать рисунок на бумаге: чётко начертанная от руки шестиугольная звезда, внутри которой было бурое, расплывшееся пятно, словно бумагу когда-то окропили кровью, с написанным латинскими буквами одним словом «Мирайя» и непонятными символами между лучами. В глубине души неприятно царапнуло. Зачем мама хранила эту бумагу, почему не выбросила? Что за ритуал проводился? И кто такая Мирайя? Неприятно было вдвойне, потому что моё имя и имя, написанное на пергаменте, были созвучны — Мира-Мирайя. Скомкала ненужную бумажку, чтобы выбросить, и засунула пока в карман пальто, в котором так и осталась, придя домой с улицы.
Поднялась с пола, где всё это время сидела, то плача, то улыбаясь, сложила содержимое шкатулки назад, до следующего ностальгического вечера. Пора спать. Завтра начнётся новый день, который принесёт много нового и, я верю, интересного. Первый день на новой работе под начальством Дарьи Соболевской, той самой подруги, о которой так нелестно отзывался Алексей.
Глава 3. Целебный пинок
— Мира, дорогая, ты не можешь мне отказать, — уговаривала меня моя подруга Дарья, по совместительству директор фирмы «МЕД-Инко», в которой я работала уже месяц.
— Дарья Игоревна, как моё руководство, вы, конечно, можете дать соответствующее распоряжение, и я подчинюсь. Но! Даша, как подруга, пойми, я не хочу ехать на эту конференцию. Там будет Алексей со своей пассией, — на последних словах я поморщилась, словно от зубной боли.
— Мира Андреевна, тогда тем более вам нужно быть там и показать себя во всей красе! Пусть видит, кого потерял, и что ты не сидишь дома в четырёх стенах и не рыдаешь в подушку по нему.
Даша оживилась и, соскочив со стула, поцокала десятисантиметровыми шпильками в сторону бара. Достала бутылку с белым вином, покрутила её в руках, оглядываясь на меня и примеряясь, достаточно ли его для нас двоих. Не удовлетворившись, поставила назад и вынула бутылку коньяка и два круглых бокала.
— Коньяк лучше всего снижает давление, — выдала она расхожее мнение, щедро плеснув янтарную жидкость на дно бокалов.
— Если в пределах семидесяти грамм, то да, снижает. Снимает спазм сосудов, ну, а если больше, то, наоборот, повышает, как и любой другой алкоголь. А если принимать часто, то и зависимость появляется, — на автомате выдала информацию, которую часто озвучивала своим пациентам.
Пока я рассказывала о действии напитка на организм, Даша организовала закуску
— плитку чёрного бельгийского шоколада, изломав его в мелкий кубик.
— Мира Андреевна, спасибо за консультацию. Зависимость — это не про нас. Так, о чём это я? Мира, давай выпьем за нас, железобетонных, стойких и несгибаемых!
— бодро произнесла она тост.
Короткий звон бокалов поставил точку в её предложении. И Даша одним махом проглотила напиток на дне бокала. Я в точности повторила её действие. Разжевав кусочек шоколада, она продолжила:
— Не хочешь видеть Лёшку — тем более ты должна идти. Это как горькое лекарство — не хочешь пить, зная о его противном вкусе, но понимаешь, что именно оно принесёт выздоровление.
— Горькое лекарство. Согласна. Не знаю, что на меня нашло. Никогда не занимала позицию страуса.
Уверенность в голосе Даши придала силы и мне. Последние события меня всё-таки подкосили. Я стала сомневаться в себе, в чём и призналась подруге:
— Видимо, всё навалилось сразу, вот я и не смогла удержать удар.
— Подумаешь, свалилась на пол! Поднялась, отряхнулась и нанесла ответный удар промеж глаз или ног. Тут уж смотреть нужно, куда эффективней, — она задорно подмигнула мне. — Ты на этой конференции блистать будешь! О тебе ещё говорить будут в кулуарах.
— С чего бы это? — напряглась, почувствовав подвох. — Что ты задумала?
— Ты выступишь с докладом! И в роли исполняющего обязанности директора «МЕД-Инко», — торжественно сообщила она, как будто бы вручила мне ценный приз.
— Это что за финт ушами? А ты где будешь?
Для того, чтобы Даша оставила свою компанию, нужны были очень весомые причины.
— А я буду с Глебом в Индии, — она мечтательно улыбнулась, — изучать древнеиндийский трактат, посвященный теме «Камы»*. Он позвал меня провести с ним отпуск.
— О, твой трудоголик решил отдохнуть? Или он туда едет в командировку, а тебя позвал с собой, чтобы совместить приятное с полезным? Обставить, как романтическое путешествие? — прищурившись, посмотрела на подругу, которая явно хотела показать, что у неё всё прекрасно. Но мы друг друга так давно знали, что настроение Даши я могла угадать по тому, как она поправляла прическу или вздёргивала подбородок кверху.
— Злая ты, — фыркнул она и нервно глотнула коньяк, уже не чокаясь со мной. — Даже если в командировку, ну и что?
— Всё, всё! Сдаюсь, — я подняла руки вверх, видя, что подруга как-то болезненно отреагировала на мои слова. — Что с тобой, дорогая? Что за нервы? Женские дни как минимум.
— Ничего, — буркнула Даша. — Я устала, Мира. Устала быть одна и рыть землю, доказывая себе, всему миру, что могу справиться со всем. Полностью отдалась работе, отодвинула всё личное даже не на второй план, а на десятый. Ты же знаешь, что Глеб первый, кого я допустила к себе после… ну, в общем… Я хочу попробовать изменить свою жизнь. Я достигла многого, но что в итоге? Я не чувствую себя счастливой. Больше нет желания стремиться к чему-то. Мои достижения в работе не дают чувства удовлетворения собой. Я — пустой сосуд, который нечем заполнить. Только ощущение безнадёжности и ненужности. Ради чего? Ради кого?
— Родная, и давно у тебя такое депрессивное настроение?
Я настороженно выслушала подругу. Мне совершенно не нравился её настрой. Оптимистка по жизни, сильная личность со стальным стержнем внутри, сейчас сдулась, как шарик, из которого наполовину выпустили воздух. Самым печальным было то, что я чувствовала себя аналогично. Я смотрела на Дашу и видела в ней себя. И это вызвало противоположный эффект. То чувство жалости к самой себе, которое преследовало меня в течении последних пару недель, резко испарилось. В душе всколыхнулась злость на себя.
— Даша, прекрати самобичевание. Ты — прежде всего молодая успешная женщина, а говоришь о себе так, как будто бы жизнь окончена. Что тебе мешает определить новые приоритеты и найти то, что сделает тебя счастливой? Прекрати откладывать на потом свою мечту. Этого «потом» может и не быть. Посмотри на меня — я дооткладывалась. Думала, что всё стабильно в моей размеренной идеальной жизни с идеальными отношениями. Так что, подруга, бери своего Глеба в руки, ноги, закрутись с ним в самый немыслимый узел из пособия для взрослых по поиску «камы» и получай наслаждение от жизни здесь и сейчас.
— А ты, Мира? — спросила она, хитро улыбаясь. — Сама же спряталась в ракушку, а даёшь советы. Что ты думаешь делать?
— Это временное состояние. И, похоже, только что я получила пинок под зад, уча тебя жизни, — рассмеялась я. — Чувствую в себе силы встать с дивана и начать всё заново. Так что там за тема доклада?