Глава 4
Лорд Уиндлизем сидел под кедром. Приятные пропорции Вуд‑Холла радовали глаз. Ничто не портило его старозаветную красоту – новейшие постройки и пристройки укрылись за домом. А перед глазами был красивый и мирный пейзаж, залитый осенним солнцем. Но не Вуд‑Холл видел Чарлз Уиндлизем: перед его мысленным взором стояли куда более внушительный елизаветинский дворец, раскинувшийся парк, сумрачноватое окружение… То было его родовое гнездо, Чарлтонбери, с фигурой на переднем плане – златовласой, смотревшей смело и уверенно… Линит, хозяйка Чарлтонбери!
Он был преисполнен надежды. Тот ее отказ, строго говоря, не был отказом – скорее это была просьба об отсрочке. Ладно, он еще может подождать…
На редкость удачно все складывалось. Конечно, весьма желательно жениться на деньгах, хотя не до такой степени необходимо, чтобы поступаться при этом чувствами. А он вдобавок любит Линит. Он бы искал ее руки, будь она даже нищенкой, а не одной из богатейших невест в Англии. К счастью, она как раз из богатейших невест…
Он потешил себя планами на будущее. Может, подиректорствовать в Роксдейле, реставрировать западное крыло, не пускать больше шотландскую охоту[4] – нет надобности…
Чарлз Уиндлизем задремал на солнышке.
Глава 5
В четыре часа, хрустя гравием, подъехал видавший виды двухместный автомобиль‑малютка. Из него выпрыгнуло хрупкое создание с копной темных волос. Девушка взбежала по ступенькам и позвонила в дверь.
Через несколько минут ее провели в просторную, строгую гостиную, и пасторского вида дворецкий печально возгласил:
– Мисс де Бельфор!
– Линит!
– Джеки!
Стоявший поодаль Уиндлизем благосклонно взирал на темпераментную крошку, заключившую Линит в свои объятия.
– Лорд Уиндлизем – мисс де Бельфор, моя ближайшая подруга.
«Милашка, – думал тот, – не красавица, но определенно привлекательная – эти темные кудри, огромные глаза». Промычав что‑то из приличия, он предупредительно вышел, оставив подруг вдвоем.
Жаклин, как это водилось за ней, не преминула посудачить:
– Уиндлизем? Да ведь это его все газеты прочат тебе в мужья! А ты правда выходишь за него, Линит?
– Может быть, – обронила Линит.
– Дорогая, как я рада! Он такой милый.
– Не настраивайся, я еще ничего не решила.
– Разумеется! Королевам полагается быть осмотрительными в выборе супруга.
– Не смеши меня, Джеки.
– Но ты в самом деле королева, Линит, и всегда была королевой! Sa Majesté, la reine Linitte. Linitte la blonde![5] А я твоя наперсница. Особо приближенная фрейлина.
– Какую чушь ты несешь, Джеки! А где ты вообще пропадала? Как в воду канула, ни строчки не написала.
– Я терпеть не могу писать письма. Где пропадала? Пускала пузыри. Работа! Скучная работа, скучные товарки.
– Дорогая, я хочу, чтобы ты…
– Приняла королевское пособие?[6] Честно говоря, я за этим и приехала. Нет‑нет, не за деньгами! До этого пока не дошло. Я приехала просить о важной‑преважной услуге.
– Выкладывай.
– Если ты собираешься выходить за своего Уиндлизема, ты, может быть, поймешь меня.
Линит приняла озадаченный вид; потом лицо ее прояснилось.
– Ты хочешь сказать, что…
– Правильно, дорогая! Я помолвлена.
– Вот оно что! То‑то, я смотрю, тебя как подменили. Ты всегда живчик, но сегодня – особенно.
– Такое у меня настроение.
– Расскажи про него.
– Его зовут Саймон Дойл. Он такой большой, плечистый и невероятно простой, совсем дитя малое, невозможная прелесть! Он бедный, совсем без денег. Но, по‑вашему, он еще тот дворянин – из обедневших, правда, да еще младший сын, и все такое. Их корни в Девоншире. Он любит провинцию и все деревенское. А сам последние пять лет сидит в городе, в душной конторе. Сейчас там сокращение, он без работы. Линит, я умру, если не выйду за него замуж! Умру! Умру…
– Не говори глупостей, Джеки.
– Говорю тебе: умру! Я без ума от него. А он – от меня. Мы не можем друг без друга.
– Дорогая, ты просто не в себе.
– Я знаю. Страшно, правда? Когда тебя одолевает любовь, с ней уже не справиться.
Она смолкла. Ее широко раскрывшиеся темные глаза обрели трагическое выражение. Она передернула плечами.
– Иногда просто страшно делается! Мы с Саймоном созданы друг для друга. Мне никто больше не нужен. Ты должна помочь нам, Линит. Я узнала, что ты купила это поместье, и вот что подумала: ведь тебе понадобится управляющий – и, может, даже не один. Возьми на это место Саймона.
– Как? – поразилась Линит.
– Он собаку съел на этом деле, – зачастила Жаклин. – Все знает про поместья – сам вырос в таких условиях. Да еще специально учился. Ну, Линит, ну, из любви ко мне – дай ему работу, а? Если он не справится – уволишь. А он справится! Мы себе будем жить в какой‑нибудь сторожке, я буду постоянно видеть тебя, а в твоем парке станет просто божественно красиво. – Она встала. – Скажи, что ты его берешь, Линит. Красивая, золотая Линит! Бесценное мое сокровище! Скажи, что ты его берешь!
– Джеки…
– Берешь?..
Линит рассмеялась:
– Смешная ты, Джеки! Вези сюда своего кавалера, дай на него посмотреть – тогда все и обсудим.
Джеки набросилась на нее с поцелуями.
– Дорогая ты моя, ты настоящий друг! Я знала! Ты меня никогда не подведешь! Ты самая ненаглядная на свете. До свидания!
– Нет, ты останешься, Джеки.
– Нет, не останусь. Я возвращаюсь в Лондон, а завтра привезу Саймона, и мы все решим. Ты полюбишь его. Он душка.
– Неужели ты не можешь задержаться и выпить чаю?
– Не могу, Линит. У меня от всего голова идет кругом. Я должна вернуться и рассказать Саймону. Я сумасшедшая, знаю, но с этим ничего не поделаешь. Даст бог, замужество меня излечит. Оно вроде бы отрезвляюще действует на людей. – Она направилась к двери, но тут же кинулась напоследок обнять подругу. – Ты одна такая на всем свете, Линит.
Глава 6
Месье Гастон Блонден, владелец ресторанчика «У тетушки», отнюдь не баловал вниманием свою clientèle[7]. Напрасно могли ждать, что их заметят и выделят из остальных богач и красавица, знаменитость и аристократ. И уж совсем в исключительных случаях, являя особую милость, месье Блонден встречал гостя, провожал к придержанному столику и заводил уместный разговор.
Нынешним вечером месье Блонден почтил своим монаршим вниманием лишь троих – герцогиню, пэра‑лошадника и комической внешности коротышку с длиннющими черными усами, который своим появлением «У тетушки», отметил бы поверхностный наблюдатель, едва ли делает одолжение ресторану.
А месье Блонден был сама любезность. Хотя последние полчаса посетителей заверили, что ни единого свободного столика не имеется, тут и столик таинственным образом объявился, причем в удобнейшем месте. И месье Блонден самолично, с подчеркнутой empressement[8] провел к нему гостя.
– Само собой разумеется, месье Пуаро, для вас всегда найдется столик. Как бы мне хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам эту честь.
Эркюль Пуаро улыбнулся, вспомнив давний инцидент с участием мертвого тела, официанта, самого месье Блондена и очень привлекательной дамы.
– Вы очень любезны, месье Блонден, – сказал он.
– Вы один, месье Пуаро?
– Да, один.
– Не беда, Жюль попотчует вас не обедом, а настоящей поэмой. Как ни очаровательны дамы, за ними есть один грешок: они отвлекают от еды! Вы получите удовольствие от обеда, месье Пуаро, я вам это обещаю. Итак, какое вино…
С подоспевшим Жюлем разговор принял специальный характер.
Еще задержавшись, месье Блонден спросил, понизив голос:
– Есть какие‑нибудь серьезные дела?
Пуаро покачал головой.
– Увы, я теперь лентяй, – сказал он с грустью. – В свое время я сделал кое‑какие сбережения, и мне по средствам вести праздную жизнь.
– Завидую вам.
– Что вы, завидовать мне неразумно. Уверяю вас, это только звучит хорошо: праздность. – Он вздохнул. – Правду говорят, что человек вынужден занимать себя работой, чтобы не думать.
Месье Блонден воздел руки:
– Но есть же масса другого! Есть путешествия!
– Да, есть путешествия. Я уже отдал им немалую дань. Этой зимой, вероятно, посещу Египет. Климат, говорят, восхитительный. Сбежать от туманов, пасмурного неба и однообразного бесконечного дождя.
– Египет… – вздохнул месье Блонден.
– Туда, по‑моему, теперь можно добраться поездом, а не морем, если не считать паром через Ла‑Манш.
– Море – вы плохо переносите его?
Эркюль Пуаро кивнул и чуть передернулся.
– Так же я, – сочувственно сказал месье Блонден. – Занятно, что это так действует на желудок.
– Но не на всякий желудок. Есть люди, на которых движение совершенно не оказывает действия. Оно им даже в удовольствие.
– Не поровну милость божья, – сказал месье Блонден. Он печально помотал головой и с этой греховной мыслью удалился.
Неслышные расторопные официанты накрывали столик. Сухарики «мелба», масло, ведерко со льдом – все, что полагается для первоклассного обеда.
Оглушительно и вразнобой грянул негритянский оркестр. Лондон танцевал.
Эркюль Пуаро поднял глаза, размещая впечатления в своей ясной, упорядоченной голове.
Сколько скучных усталых лиц! Хотя вон те крепыши веселятся напропалую… при том что на лицах их спутниц застыло одно стоическое терпение. Чему‑то радуется толстая женщина в красном… Вообще у толстяков есть свои радости в жизни… смаковать, гурманствовать – кто позволит себе, следя за фигурой?
И молодежи порядочно пришло – безразличной, скучающей, тоскующей. Считать юность счастливой порой – какая чушь! – ведь юность более всего ранима.
Его взгляд размягченно остановился на одной паре. Прекрасно они смотрелись рядом – широкоплечий мужчина и стройная хрупкая девушка. В идеальном ритме счастья двигались их тела. Счастьем было то, что они здесь в этот час – и вместе.
Танец оборвался. После аплодисментов он возобновился, и еще раз оркестр играл на «бис», и только потом та пара вернулась к своему столику недалеко от Пуаро. Раскрасневшаяся девушка смеялась. Она так села против своего спутника, что Пуаро мог хорошо разглядеть ее лицо.
Если бы только ее глаза смеялись! Пуаро с сомнением покачал головой.
«Что‑то заботит малышку, – сказал он про себя. – Что‑то не так. Да‑да, не так».
Тут его слуха коснулось слово: Египет.
Он ясно слышал их голоса – девушки, молодой и свежий, напористый, с чуть смягченным иностранным «р», и приятный, негромкий голос хорошо воспитанного англичанина.
– Я знаю, что цыплят по осени считают, Саймон. Но говорю тебе: Линит не подведет.
– Зато я могу ее подвести.
– Чепуха, это прямо для тебя работа.
– Честно говоря, мне тоже так кажется… Насчет своей пригодности у меня нет сомнений. Тем более что я очень постараюсь – ради тебя.
Девушка тихо рассмеялась безоглядно счастливым смехом.
– Переждем три месяца, убедимся, что тебя не уволят, и…
– И я выделю тебе долю от нажитого добра[9] – я правильно уловил мысль?
– И мы поедем в Египет в наш медовый месяц – вот что я хотела сказать. Плевать, что дорого! Я всю жизнь хочу поехать в Египет. Нил… пирамиды… пески…