Горизонтально богатые люди не позволяют выросшим доходам диктовать свои вкусы. Вы любите книги и у вас появились деньги? Ну так купите еще книг! Поставьте новые хорошие шкафы взамен прогнувшихся полок. Или пристройте к кабинету библиотеку, как сделал я. И, конечно, покупайте то, что пригодится для лучших в мире поисков – для исследования вслепую, которое проводится без определенной цели, просто потому что это весело.
Давайте я расскажу вам, например, историю тарлатана, которую выкопал в газетах восемьсот пятидесятых годов. Тарлатан – это искусственный шелк, который делали, кажется, в нижней Саксонии. Какой‑то минерал смешивали с клейстером, втирали в ткань и полировали. В результате получалось нечто, слегка напоминающее шелк, красивого зеленого цвета. Одна юная леди отправилась на лондонский бал для офицеров, уезжающих в Крым. Бал проходил знойным летним вечером. На ней было платье из тарлатана и туфельки из тарлатана. И еще сумочка из него же. Она протанцевала всю ночь в закрытом и довольно сыром бальном зале. Зеленые крошки падали с ее платья, когда она переходила от одного партнера к другому, и разлетались по залу. Вернувшись домой, она почувствовала себя дурно. А потом ей стало очень плохо. Через пару дней мучительной агонии она скончалась от острого отравления мышьяком. А всё потому, что при изготовлении тарлатана используется арсенат меди, то есть соль мышьяковой кислоты. Это ужасно. Это трагично. Но я писатель. Я вижу людей в вихре танца, прекрасную девушку, убийственный зеленый порошок в воздухе. И это чудесно! Извините. Короче, вы поняли.
Я читал старую книгу об алхимии. Там говорилось об австрийском алхимике, которого помиловал не помню какой император. Он предстал перед императорским судом по обвинению в мошенничестве – алхимик утверждал, что умеет делать золото. Но увидев императора, он сразу распознал симптомы отравления мышьяком и предложил вылечить его в обмен на свободу.
Он попробовал всё. Хлеб, мясо, воду. Императору становилось только хуже. Тогда алхимик взвесил одну из свечей, которые использовались в королевской спальне. Потом пошел на рынок, купил свечу того же размера и взвесил ее. Королевская свеча оказалась на целый фунт тяжелее, потому что фитиль был пропитан мышьяком. Очаровательно, правда? У меня есть несколько разных мышьяковых руд, и вообще это мой любимый яд. Ну так вот. Каждый вечер, когда в спальне зажигали свет, императора медленно травили. Я включил этот сюжет в «Ноги из глины».
Откуда я беру идеи? Да я их краду. Краду у реальности. Чаще всего она превосходит фантазию.
Хотел бы я рассказать, сколько еще бывало подобных случаев. В «Маленьком свободном народце» в деревне бытует традиция хоронить пастуха, приколов к савану клок овечьей шерсти, чтобы если умершему встретится какой‑нибудь бог, то сразу понял бы, что перед ним пастух, который всю жизнь возился с ягнятами и не успевал в церковь зайти. Ведь у хорошего пастуха овцы всегда на первом месте. Я этого не придумывал. Так поступают в деревне в двух милях от моего дома. Больше всего мне нравится их договоренность с богом. Американцы иногда удивляются, почему ирландцы зовут себя лоялистами и при этом выступают против короны. Но лояльность переменчива. Она не означает слепой верности. Ты лоялен кому‑то, пока он лоялен тебе. Пока ты ведешь себя, как положено королю, можешь быть нашим королем. Мне кажется, что скромные деревенские жители, прикалывая клочок шерсти к савану, говорят: «Если Ты такой Бог, как мы о Тебе думаем, Ты всё поймешь. А если не такой, то и катись». Плоский мир многим обязан таким странным суевериям.
Будучи подростком, я всё время читал. Я родился незадолго до изобретения телевидения, так что оно не сумело взять надо мной власть. Я исследовал все книжные магазины. Я читал каждую книгу, какую мог найти. Я всасывал сведения, как пылесос, и запоминал их только потому, что меня страшно радовало, сколько всего интересного в мире. Информация была везде.
Самой первой книгой, которую я купил себе, стал «Брюэровский фразеологический словарь». В моей карьере есть несколько вешек, и больше всего я горжусь днем, когда меня попросили написать предисловие к новому изданию этого словаря. Я собрал, наверное, все доступные варианты. Нет книги полезнее для автора фэнтези. Если мне хотелось узнать, как сделать цветочные часы и определять время по открывающимся и закрывающимся цветам, я брал «Брюэровский словарь» и читал об этом там. Вот откуда я беру свои идеи. Я вычитываю их в книгах. Как я пишу? Придумываю, сажусь и делаю. Объяснить это невозможно. Но я говорил с другими писателями. Когда никого постороннего рядом нет, мы все на этом сходимся. Правда, мы все по‑разному понимаем слова «придумываю» и «делаю». А может, даже слово «сажусь».
Сейчас я пишу очередную книгу о Плоском мире. Для взрослых. У меня есть только название. Я знаю, что в моей книге будет детская книга под названием «Где моя корова?», и командор Ваймс будет читать ее юному Сэму Ваймсу, которому только что исполнился годик. Юный Сэм будет требовать чтения в шесть часов каждый день. Неважно, чем занят глава городской стражи, неважно, что он расследует важнейшее политическое убийство, он должен вернуться домой и почитать сыну «Где моя корова?». Это важно для них обоих.
В книге «Где моя корова?» очень немного слов, и у нее пожеваны углы. Сюжет прост: «Где моя коровка? Ты моя коровка? – Бе‑е‑е! Это же овечка! Это не коровка!» И так далее, с разными другими животными. Эта история знакома всем родителям. Ваймс читает ее каждый вечер и думает: «Зачем эта книжка городскому ребенку? Где он услышит блеяние и мычание? Единственный звук, который издают животные в городе, – это шипение мяса на сковородке». Оглядывая детскую, он видит барашков на обоях, кроликов, лисят и жирафов в сюртуках. И снова думает: «А как бы выглядела книжка для городского ребенка? В ней бы были нищие и белошвейки? Какие звуки издают попрошайки? Что‑то вроде “Эй, если дашь мне пенни, я не вломлюсь в твой дом”».
И я точно знаю, что в этой книге, которую я пока только задумал, будет сцена, в которой Ваймс прочитает книгу в дохренадцатый раз. Книга вся будет в слюнях, потому что ребенок любит ее жевать. При этом Ваймс будет обдумывать очень сложное преступление, и эта книжечка станет поворотным моментом в расследовании. Я даже не знаю пока, что это за преступление![5]
Я говорил об этом с Нилом Гейманом, и он сказал то же самое. Он придумывает крошечный кусочек сюжета, оазис, который точно сработает, и не представляет, что будет его окружать. Моя книга называется «Шмяк!», потому что она основана на одноименной игре, которую можно купить в Великобритании. Это игра про гномов и троллей. Она спроектирована так, чтобы в нее играли гномы и тролли, и поэтому среди людей она не очень популярна. А еще это своеобразный поклон Дэшилу Хеммету и хороший способ описать таинственное убийство. «Шмяк. Именно такой звук издала дубина, войдя в соприкосновение с черепом». Это начало годится для чего угодно.
К несчастью для себя, одновременно я пишу следующую книгу из серии о маленьком свободном народце.
Писать две книги разом страшно вредно для здоровья. Я уже принимаю по шесть пилюль в день и удерживаю воду примерно так же хорошо, как сливная труба. Но при этом писать разом две книги очень умно, потому что можно отдыхать от одной и писать при этом другую. Теперь вы знаете, как я до этого дошел. И я точно так же пишу хорошие интересные сцены и не представляю, что с ними потом станет.
Я называю это техникой «долина облаков». Ты стоишь на краю долины, видишь тут колокольню, там высокое дерево, здесь утес, а всё остальное затянуто туманом. Но ты понимаешь, что раз это всё существует, значит, от одной точки можно добраться до другой. И ты идешь вперед. Когда я пишу, сначала я делаю черновик только для себя. Я прохожу вдоль долины и понимаю, о чем будет эта книга. Я уверен, что настоящие писатели так не делают. Например, Ларри Нивен берет кучу маленьких карточек и на каждой пишет скелет сцены. Я это знаю, потому что однажды мы хотели вместе написать книгу. Обсудив это, мы решили две вещи. Во‑первых, любому из нас было разрешено использовать все идеи, которые мы придумали в процессе обсуждения. В конце концов, это всего лишь идеи. А во‑вторых, мы поняли, что мы никогда в жизни не сможем совместно работать ни над чем, потому что наши стили работы в принципе не совпадают. Никто никогда не учил меня писать. Никто не говорил, что я делаю не так. Мой первый роман опубликовал первый же издатель, которому я его отправил. Так что я всему учился по ходу дела и теперь мне немного неловко, когда люди начинают читать книги о Плоском мире с «Цвета волшебства» или «Безумной звезды». Это не лучшие мои вещи. Это я, автор, вам говорю. В случае Плоского мира начинать с начала не стоит.
По‑настоящему я горжусь книгами, которые написал для детей. Сегодня, разговаривая с детьми, я понял, в чем причина. Они спрашивали меня о черепахах. Потом снова спрашивали о черепахах. Тогда я попросил о черепахах больше не заговаривать. «Ладно, – сказали они, – тогда давай о слонах».
Когда ты пишешь для детей, нужно писать намного точнее. Нужно отвечать на все вопросы. Нельзя оставлять читателей в недоумении. Не стоит на них полагаться – многие пропуски они не смогут заполнить самостоятельно. При этом в наши дни дети очень неплохо соображают в нарративе. Им ясны все сюжеты. Помню, много лет назад моя дочь смотрела приключенческий фильм… ей было тогда восемь или девять… и она сказала, что чернокожий выживет.
Это было примерно на трети фильма – а мы все знаем, что в таких фильмах всегда убивают кучу народу. Я спросил, откуда она это знает. «Этот человек выживет, и эта женщина тоже, и этот черный. А другого черного убьют». Вообще‑то она ошиблась, но рассуждала вполне логично.
Она уже понимала, как работают сюжеты. Умные дети часто это понимают. Так что мне довольно трудно писать детские книжки. Всегда нужно опережать читателей.
Я думаю, что причинил много зла миру фэнтези. Моя писанина не слишком‑то интеллектуальна, но всё больше и больше людей делают по ней диссертации и дипломы. Получается, я фэнтези‑постмодернист. Наверное, это потому, что я поставил в Анк‑Морпорке завод по производству презервативов. Кстати сказать, тролль, который занимается упаковкой, решительно не понимает, почему женщины хихикают, когда он пакует «Больших парней». Но вы же не можете представить себе, что в Средиземье тоже есть такая фабрика? Я, к сожалению, могу. Но ее точно нет в Нарнии! А вот Анк‑Морпорк вполне способен это пережить. Он может пережить почти всё.
Однажды один мой фанат, который занимается геральдикой, сказал, что мне бы не помешал герб.
Я спросил, могут ли его поддерживать бегемоты, как герб Анк‑Морпорка. Он ответил, что для этого нужно быть королевой или городом. Я сказал, что я никак не город, но тем не менее мне ничто не мешает это сделать. «Что произойдет, если я так поступлю?» – спросил я. Он сказал, что это никому не понравится. Я решил, что на дворе две тысячи четвертый год и я это как‑нибудь переживу. А еще ему совершенно не понравился девиз города: Quanti canicula ille in fenestra. Это переводится – по‑моему, очень мило – как: «И почем эта собачонка в окошке?»
У меня есть тайный план. Когда полетит очередной шаттл, я хочу как‑нибудь пронести на борт значок из «Последнего героя». Я подозреваю, что эта латинская фраза означает что‑то вроде: «Идущие на смерть не хотят этого делать». Мой контакт среди космонавтов утверждает, что они не против.
Это было ужасно весело. Это принесло мне кучу денег. Я бы хотел быть настоящим писателем, правда. Я не обдумываю свою работу так уж тщательно. Я просто беру и делаю. Раз в месяц‑другой я страшно удивляюсь, читая все эти статьи о том, как я потрясающе владею языком и как умно всё делаю. Не‑а. Я просто пишу, как пишется. Я говорю это сейчас, потому не представляю, где еще я мог бы это сказать. А потом меня вдруг делают почетным гостем. Здесь полно писателей куда лучше меня, честно. Но я очень благодарен вам за то, что вы меня читаете. Мне нравится эта работа.
В следующем месяце Плоскому миру исполняется двадцать один. В Англии это до сих пор кое‑что значит. Когда‑то давно с этого возраста разрешалось пить. Но теперь пить официально можно где‑то лет с восьми, а в Штатах – примерно с тридцати. Но так или иначе, это совершеннолетие.
Рад сообщить вам, что мое сердце ведет себя прилично, но теперь я собираюсь писать только по одной книге в год. Правда, тогда у меня появится свободное время. Моя жена недавно сказала, что когда мы последний раз были в отпуске, я за две недели написал четверть книги. Но это же было в Австралии! Там чудесно. Встаешь рано утром, птички поют, в холодильнике полно холодного пива, на часах шесть утра, солнце уже встало… я садился и писал, просто для развлечения. Мы отдыхали в маленьком отеле в тропическом лесу, но недалеко от моря. Там не было ни детей, ни собак. Почему? А потому что их там едят акулы. Если вас не съест акула, то до вас доберется крокодил. А если уж и крокодил вас не найдет, всегда остается морская оса (это такая медуза). Давай, погода просто чудо! Нам там очень понравилось. Особенно меня порадовали теннисный корт и поле для гольфа – их там не было.
Помню первую прогулку по тропическому лесу. Заходишь за угол, а там висит в паутине паук размером с ладонь. И что ты будешь делать? Естественно, его нужно обойти. По большой дуге. Где‑нибудь с полмили. А потом мы лезли на скалу, держась за веревку, начинался дождь, я выискивал, куда поставить ногу… и вдруг увидел огромную змею, которая душила варана. Я крикнул гиду, что тут змея, а он спросил, какая змея. Я заорал: «Я вишу на веревке на скале, льет дождь, я соскальзываю вниз и не буду с вами играть в “Где моя змейка!” Как по мне, это питон». «Почему вы думаете, что это питон?» – «Потому что у этой игуаны глаза сейчас выскочат а‑а‑а».
Он поднялся и сказал: «Всё в порядке, просто пните ее в кусты». Мы аккуратно затолкали ее в кусты. Такова была моя первая прогулка по тропическому лесу. Так родился «Последний континент».
Я помню, как первый раз летел в Австралию. Посреди ночи мы пролетали над Тихим океаном. В небе громоздились кучевые облака, похожие на прическу Мардж Симпсон. Я смотрел на них и попивал бренди (вы же понимаете, что летел я не в экономклассе). Было очень тихо. Потом я пошел почистить зубы перед сном и увидел себя в зеркале. И сказал сам себе: «Как ты вообще здесь оказался? Слава богу, в мире нет никакой справедливости».
И прямо сейчас я чувствую то же самое.
Спасибо за внимание, дамы и господа.
Плоскому миру – 21
Программа конвента, посвященного Плоскому миру, 2004 год. «Слово Терри о двадцатиоднолетии»
Удивительно, как быстро всё происходит. Как только книга закончена, она перестает мне принадлежать. Я больше о ней не думаю. Но иногда я все‑таки оглядываюсь назад.
Прошло десять лет с тех пор, как я это написал, но Матушка всё еще со мной. Мокриц фон Липвиг, который впервые появился в «Держи марку!», теперь встречается в разных местах. Думаю, мне скоро придется искать кого‑то еще. Мокриц мне нравится. Он развивался, как и командор Ваймс, хотя Ваймс изменился в основном из‑за ребенка. Когда появляются дети, люди становятся совсем другими. И теперь я снова смотрю на старых персонажей и думаю, кто же еще выйдет на сцену. Плоский мир меняется, но меняется по своим собственным правилам.
Вот до чего мы дошли. Двадцать один год. Было весело, не пострадал ни один ребенок, и даже кричали не очень много. Я не совсем понимаю, почему именно двадцать один. Мы могли поднять шумиху вокруг двадцать пятой книги, «Правды», ведь это число больше, или подождать еще пару лет до продажи пятидесятимиллионной книги или десяток лет на случай, если я сумею написать пятьдесят романов о Плоском мире.
Эта мысль меня пугает. Уже сейчас есть толпы фанатов, которые когда‑то таскали книги о Плоском мире из родительской библиотеки. Несколько лет назад я читал лекцию в школе, директор которой вспомнил, как в студенчестве стоял в очереди за моим автографом. Страшновато об этом думать. О Плоском мире читают целыми семьями. Если прожить достаточно долго, годы навалятся на тебя.
Сейчас мы застряли на волшебной цифре «двадцать один». Наследии тех дней, когда ты вынужден был носить короткие штанишки, хотя уже пять лет бреешься. Двадцать один. Почти три миллиона слов.
Проблема в том, что я почти ничего не помню. Говорят, я неплохо повеселился. Помню вот, как разглядывал роскошный салон «Боинга‑747» над Тихим океаном, летом девяностого года. Все вокруг спали. За окном громоздились облака. Впереди меня ждал первый тур по Австралии. В туалете в вазочке стояла орхидея. Я посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Это же всё не по‑настоящему, да?»
И это удивление было со мной всегда. Оно сопровождало меня в Букингемском дворце, в аудиториях разных университетов, за кулисами Библиотеки Конгресса, в сотнях книжных магазинов. По меньшей мере полтора года из этих двадцати одного я просидел в книжных. Это чувство было со мной в Элис‑Спрингс и у истоков реки в тропиках Борнео, где я устроил импровизированную автограф‑сессию в лагере, где занимались перевоспитанием осиротевших орангутангов и их адаптацией к дикой природе (никто из них в сессии не участвовал, но я подписал три книги для британских детей, которые приехали поработать над экологическим проектом). У маленьких орангутангов и без того было достаточно дел. Например, надо было ограбить беспечно брошенные в спальнях рюкзаки на случай, если там найдется что‑нибудь съедобное. (Зубная паста там или витамины.) В честь меня назвали вымерший вид черепахи, а имена разных персонажей увековечены в латинских названиях некрупных растений и, кажется, насекомых.
И всё это время меня не оставляет смутное ощущение, что это происходит с кем‑то другим.
Я никогда не относился к писательству всерьез. Ну, не совсем так. Я очень серьезно к нему относился, и тогда это было правильно. Я читал книги о том, как тяжело заработать писательством деньги, и журналистика казалась мне куда надежнее. Я писал в качестве хобби, кое‑что продал, но мысль о том, чтобы жить писательством, никогда не приходила мне в голову (вероятно, это было вполне разумно. И тогда, и сейчас большинство писателей дополнительно работают на настоящей работе, чтобы оплачивать счета).
А когда я обнаружил, что могу заработать этим на жизнь – о, это чудесное субботнее утро, когда я посмотрел на цифры и осознал, что, правильно разыграв эти карты, я смогу больше никогда не заниматься обычной работой, – даже тогда я не думал, что разбогатею.
Понимаете? Жизнь – это то, что происходит, пока вы строите планы.
Может, уже пора строить планы. Две книги каждый год? С этим я заканчиваю. Причем не постепенно, а прямо сейчас. У меня больше нет времени. Открылся американский рынок. Все устраивают для меня туры. И, честно говоря, две книги в год только мешают друг другу. На них не пишут рецензий, потому что все же знают, что новые книги Пратчетта есть всегда. Это биографическая константа. Если выпускать по две книги в год, выпадают напряженные месяцы, когда книг бывает по три разом. Одну я начинаю, вторую вычитываю и редактирую (теперь еще и в двух странах разом), а с третьей нужно ехать в тур. Это как жонглировать. Если что‑то пойдет не так, всё рухнет. И я вдруг понял, что не должен этого делать. Хотя бы не каждый год. Через пару дней после выхода книги читатели – благослови их Господь – спрашивают: «А что там дальше по плану?» Нет никакого плана. Есть только я.
 |
Продолжите чтение, поблагодарив автора за труды …купив ему чашечку кофеили шоколадку |
 |
Современные гонорары писателей весьма скромные, поэтому они очень зависят от продаж и вашей поддержки! Помните, что покупая книги вы поддерживаете автора и даете ему возможность работать над продолжением ваших любимых книг. Сделайте автору приятное, потратив деньги сопоставимые с ценой шоколадки.
Поддержите Терри Пратчетта, купив книгу
|
||