– Он… – прошептала она одними губами. – Он… кажется мертв…
Вздернув брови, молодой повеса развернулся к креслу, вокруг которого уже топтались смущенные слуги.
Вид покойника заставил его нахмуриться.
Герхард склонился над телом, несколько бесконечно долгих минут вглядывался в лицо, искривленное предсмертной маской. Затем двумя пальцами сжал сухое запястье.
И все это время на лице единственного отпрыска эрла Тамаска царило странное выражение.
Наконец, он выпрямился и обвел присутствующих озабоченным взглядом.
– Та‑а‑ак, – протянул, вытирая руки салфеткой. – Вызовите врача. И кто‑нибудь отправьте мальчишку к гробовщику. Похоже, папенька и в самом деле скончался. Мир праху его.
– Мир праху, – зашептали слуги, кланяясь и совершая знамение во славу Пресветлой. – Пусть богиня примет душу его.
Его глаза задержались на девушке. Та тряслась как осиновый лист, то ли от холода, то ли от страха. Ей хотелось крикнуть, что старик умер не просто так, что его отравили. Неужели никто не видит засохшую пену на его губах? Никто не чувствует кислый запах рвоты? Неужели никого не смущает гримаса покойника?
Но Герхард уже шел к ней, всем своим видом выражая заботу и безмерную скорбь.
– Леди, позвольте я вас уведу. Не стоит столь юной особе смотреть на такое.
Ринка не сопротивлялась, когда Герхард снял свой сюртук и накинул ей на плечи.
Сюртук нес в себе тепло живого тела, и этого было достаточно, чтобы она машинально вцепилась в него.
Она не сопротивлялась, когда Герхард взял ее за руку. Хотя и отметила краем мысли, какая у него влажная, липкая от пота ладонь. И что именно этой рукой он минуту назад закрыл глаза своему отцу.
Это все было не важно.
Важно, что он уведет ее отсюда и ей больше не придется видеть искаженное судорогой лицо своего несостоявшегося супруга. И что мутные глаза эрла Тамаска больше не будут стоять перед ней…
Как сомнамбула она шла за Герхардом, переступая босыми ногами по полу. Почти не соображая, куда он ее ведет и что происходит вокруг.
Очнулась, когда он всунул ей в руки фарфоровую кружку с темным напитком. От кружки шел запах трав.
– Пейте, леди. Это лекарство от нервов. Вам точно не повредит.
Ринка подчинилась. Трясущимися руками приложила кружку к губам и сделала пару глотков.
Это заставило ее немного прийти в себя и оглядеться.
Она обнаружила, что сидит на низенькой оттоманке, сжавшись в комок, в одной сорочке и сюртуке. И рядом нет никого, только Герхард.
– Где я?
– Это мой кабинет. Здесь никто нам не помешает.
Мужчина запер дверь, а потом прошел к мраморной стойке. Ринка исподлобья следила за ним.
– Эрл умер, да здравствует новый эрл, – он отсалютовал ей бокалом вина. – Конечно, еще нужны кой‑какие формальности, но фактически я с этой минуты глава семьи. Ты понимаешь, что это значит?
Ринка опустила глаза и уставилась в кружку.
Куда делась его показная забота? Перед ней стоял хищник, матерый волк, готовый вцепиться в добычу. И он чувствовал, что эта добыча слаба, беззащитна и не может постоять за себя. Что нет никого, кто мог бы ему помешать.
– Да, – произнесла она едва слышно.
– Вот и умница. Запомни, теперь я решаю, что будет с тобой.
С самодовольной ухмылкой он скользнул к ней на диван. Сел близко, приобнял Ринку за плечи, вальяжным жестом прижал к себе.
Она же сжала кружку до боли, до хруста в немеющих пальцах. Напряглась каждой клеточкой, точно перед прыжком.
Герхард что‑то почувствовал.
Взял ее двумя пальцами за подбородок, заставил посмотреть на него. Затем тронул ее за чувствительный кончик уха, торчавший между волос.
– Будь со мной поласковей, девочка. Поверь, я еще не самое жуткое, что может случиться с такой, как ты. Слышал я, местный колдун предлагал матушке Ильзе рецепт омолаживающих пластырей за твою кровь.
У Ринки ком в горле встал.
Неужели ее эльфийская кровь сыграла с ней подлую шутку? Неужели сплетни послушниц были не такой уж и выдумкой?
А Герхард продолжал мурлыкать, наматывая на палец ее шелковистую прядь:
– Тебя приодеть, откормить, и ты станешь вполне ничего. Ты и так хороша, только тощая очень. Я знаешь ли, люблю, когда у девицы есть за что подержаться. Может быть, даже расщедрюсь на статус официальной любовницы. Куплю тебе дом на Цветочном бульваре, буду возить в театры, на воды… Эх, жаль я уже женат, – на этих словах он поморщился, словно вспомнил о чем‑то мало приятном.
– Я… мне что‑то нехорошо… – пробормотала Ринка, вжимаясь в спинку дивана. – Пожалуйста, отпустите меня…
Но Герхард уже не слышал. Его глаза заволокло пеленой, так же, как до этого у эрла Тамаска.
– Не ерепенься. Давай, поцелуй меня. Хочу узнать, правду ли говорят, что эльфийские поцелуи раздувают огонь в крови?
В один момент он подмял ее под себя. Его лицо оказалось так близко, что Ринка смогла рассмотреть каждую пору.
А потом что‑то случилось.
Она не могла понять, что. Только помнила, как внутри стало вдруг горячо, а потом как‑то пусто. Что ее руки взлетели сами собой, с неожиданной силой толкая Герхарда в грудь. И что чашка, которую она продолжала сжимать, ударила его по губам…
Герхард скатился с дивана.
Какое‑то время он сидел на полу, обескураженно потряхивая головой. Потом прикоснулся к разбитой губе, глянул на пальцы, перевел взгляд на девушку.
Та смотрела на него с нескрываемым ужасом.
– Зря, – произнес он, стирая кровь и глядя на нее исподлобья. – Ох, зря. Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать.
На звук сонетки в комнату влетел мажордом:
– Вы меня звали, ваша светлость?
– Да, – бросил Герхард, не спуская с Ринки мстительного взгляда, – вызови констебля. Я хочу сделать заявление.
Глава 3
Еще день назад она была воспитанницей монастыря и примерной ученицей. Еще несколько часов назад она была новобрачной. И пусть жених оставлял желать лучшего, но он, по крайней мере, обещал ей дом и защиту.
А теперь она стала вдовой, обвиняемой в убийстве супруга, и сменила покои эрла на городской каземат.
Прибывший полицейский патруль долго не церемонился. Ей даже слова не дали сказать: скрутили руки за спину, надели наручники и затолкали в черный экипаж без окошек прямо в сорочке.
Свой сюртук Герхард забрал, мстительно процедив, что в тюрьме он ей не понадобится.
На улице царила глубокая ночь. У Ринки от страха и озноба зуб на зуб не попадал. Ее мутило, перед глазами плясали белые точки, и не было сил требовать справедливости или сопротивляться. Да и кто бы стал ее слушать?
Полицейская карета доставила ее в городскую ратушу, в чьих подвалах находилась тюрьма.
– Будешь сидеть здесь до суда, – пробурчал смотритель тюрьмы. Маленький, кривоногий, с обвисшим брюшком и масляными глазенками. Он подождал, пока один из стражников откроет решетку камеры. Второй стоял рядом, следя за каждым движением девушки. – Можешь обращаться ко мне мэтр Дамерье и смотри, не балуй, а то быстро найду управу!
В подтверждение своих слов он указал на плетку, что свисала с его пояса.
Ежась от сырости и сквозняка, Ринка шагнула в камеру. Ей казалось, что она спит и вот‑вот проснется. Она даже не обратила внимания, когда с ее запястий сняли наручники.
Но когда решетка, закрываясь, громыхнула за ее спиной, девушка оглянулась.
– Подождите! – словно очнувшись, она бросилась к выходу, вцепилась руками в прутья. – А когда? Когда будет суд?
– Почем же я знаю? Это ты не у меня, у адвоката своего спрашивай.
– У меня его нет, – призналась, опуская глаза.
– Если своего нет, значит судья назначит.
– Но мне нечем платить…
Маслянистые глазки Дамерье тут же ощупали ее с проснувшимся интересом.
– Говоришь, нечем платить… Хм, я мог бы помочь в этом деле, если бы ты проявила немного усердия.
Гримаса отвращения исказила личико девушки. Отшатнувшись, она прошептала:
– Нет. Ни за что!
– Ну, как знаешь, – смотритель пожал плечами. – Посиди здесь, подумай. Как надумаешь – позовешь.
Он ушел в сопровождении стражников, унося с собой масляную лампу, единственный источник света.
Ринка осталась одна. Обхватив себя за плечи, чтобы хоть немного согреться, она огляделась.
Новое пристанище оказалось маленьким, всего пять шагов в поперечнике, темным и сырым. Скудную обстановку составляли рваный матрац, набитый гнилой соломой, да отхожее место в углу, источающее неописуемый смрад.
Единственное окошко, закрытое плотной решеткой, торчало под потолком. Камера была низкой, поэтому, встав на цыпочки, Ринка смогла ухватиться за ржавую решетку и подтянуться. Но вместо неба перед ней оказались булыжники мостовой и чьи‑то ноги, обутые в грязные сапоги.
Одно радовало: из окошка шел относительно свежий воздух. Она всю ночь простояла, уткнувшись носом между прутьев, вдыхая запах нагретой мостовой и слушая, как вышагивает патруль вокруг ратуши.
А утром, едва рассвело, в камеру ворвалась матушка Ильза. Отхлестала ее по щекам, оттаскала за волосы, приговаривая:
– Ах ты, гадина! Я тебе такую партию сделала! В люди вывела! Самого эрла на блюдечке принесла! Могла жить и как сыр в масле кататься. А ты вот как мне отплатила?!
– Матушка, клянусь, это не я! Я ничего дурного не сделала!
Ринка пыталась уклониться от несправедливых пощечин, но Ильза не слышала никого, кроме себя. Страх за собственное благополучие сделал ее глухой.
Наконец, устав кричать и ругаться, она оттолкнула воспитанницу, и та упала на грязный пол, заливаясь слезами.
– Матушка, клянусь, это не я! – повторила девушка в сотый раз.
– Что «не я»? – передразнила Ильза, окидывая ее злобным взглядом. – Надо было тебя отдать колдуну, когда он просил. Так нет же, пожалела на свою голову! Пригрела змею на груди!
Ринка лежала, сжавшись в комочек, и плакала навзрыд. От рыданий вздрагивали узкие плечи, а на щеках горели следы от ударов.
– Все, не реви, – пробурчала Ильза, чувствуя, что гнев утихает. – Рассказывай, что случилось.
– М‑да, – подытожила она спустя полчаса, когда Ринка, размазывая слезы, икая и захлебываясь словами, озвучила свою версию. – Не учла я, что старик так быстро помрет. Брак‑то он хоть успел закрепить?
– П‑поцелуем?
– Петушком своим, дура! – Ильза беззлобно выругалась. – Было у вас что или нет, признавайся как на духу!
Ринка энергично замотала головой. Стоило лишь вспомнить престарелого эрла, его мутный взгляд и прикосновение вялых губ, как к горлу опять подкатил горький ком. Наверное, если бы он не помер, то она сама отдала бы душу Пресветлой.
– Понятно, – вздохнула Ильза. – Дура ты, девка. Такой шанс упустила! Теперь еще Герхард этот обвиняет тебя в смерти отца и требует справедливого наказания. Око за око. А судья Глиммер близкий друг покойного эрла, так что сама понимаешь.
Немного подумав, она добавила:
– Ладно, придумаю что‑нибудь, ты же мне не чужая. Столько лет растила тебя, почитай с самых пеленок. Найду хорошего адвоката, может и выгорит что.
– Спасибо, матушка…
– Рано благодаришь. Если вытащу тебя отсюда, то весь век не расплатишься!
Она ушла, пообещав передать немного еды и одежды. А Ринка осталась, жадно вслушиваясь в удаляющиеся шаги. Ей казалось, что вместе с матушкой Ильзой от нее уходит прошлое, проведенное в монастырских стенах. И единственный шанс на спасение.
Городская тюрьма жила своей жизнью. В соседних камерах кто‑то рыдал, стучал в стены, пел срамные песни. Слышались ругань и жалобы, окрики караульных.
Три раза в день приносили еду. Безвкусную серую массу, лежавшую в деревянной плошке липким комком. Есть ее полагалось руками, поскольку приборов узникам никто не давал.
Ринка добросовестно ковырялась в тарелке. Каша была отвратительной что на вид, что на вкус. Даже в монастыре готовили лучше. Но девушка заставляла себя это есть. Ей нужны были силы.
Теперь, когда наступил новый день, а из окошка под потолком в камеру лился солнечный свет, ужасы прошлой ночи начали отступать. На смену беспомощности и страху пришло желание жить.
Матушка обещала помочь, значит поможет. Ринка верила в это так же свято, как и в то, что Пресветлая Орриет слышит ее молитвы.
А потом заявился Герхард. Ринка сразу узнала его. Метнулась диким зверьком вглубь камеры, только глаза засверкали из‑под нечесаных волос.
Держа у носа надушенный платок, новоиспеченный эрл произнес:
– Я пришел повторить свое предложение.
***
Это было противно и мерзко. Ринке казалось, что ее выкупали в нечистотах. Но даже если бы от ответа зависела ее жизнь, она бы все равно ответила «нет».
Герхард ушел не сразу. Он долго стоял, покачиваясь с пятки на носок. Увещевал, обещая всевозможные блага. Ждал, что она изменит решение.
Не изменила.
Хотя сердечко сжималось при мысли о будущем, которого может не быть.
Оставшись одна, Ринка снова плакала. На этот раз тихо, без всхлипов. Просто слезы сами текли. А еще от тюремной каши разболелся желудок. Но это было только начало. Вскоре на коже появилась мелкая сыпь, которая нещадно чесалась. Начала чесаться и голова.
Ночью Ринка почти не спала. Ей постоянно слышались шорохи по углам и казалось, что из темноты вот‑вот покажется острая мордочка крысы.
Да и шумные соседи не способствовали мирному сну. Кто‑то из них с наступлением темноты начинал выть на одной ноте, точно волк на луну. Ринка слушала вой безумца, сжавшись на рваном тюфяке. Она даже представить себе боялась, сколько времени нужно провести в этой тюрьме, чтобы забыть все слова…
Потом были долгие, томительные дни. Похожие один на другой, выматывающие душу и тело.
Ринку под конвоем водили в комнату с серыми стенами. Она видела себя словно со стороны: маленькая, худая, грязная. В принесенном матушкой Ильзой платье из колючей шерсти, что могло заменить власяницу…
И два вооруженных стражника по бокам.
В серой комнате за большим столом, заваленном бумагами, ждал следователь – мэтр Лавьер. Пышущий здоровьем, круглолицый человек с подкрученными усами. От него пахло домашней стряпней и табаком. Он носил мундир с блестящими пуговицами, постоянно промокал лысину большим клетчатым платком и им же вытирал круглые стекла очков.
А еще он без конца задавал одни и те же вопросы.
Сначала Ринка пыталась отвечать медленно, вдумчиво, вспоминая подробности. Но он ее будто не слышал, снова и снова заставляя по кругу рассказывать, что случилось в тот вечер. Кивал сам себе, избегая смотреть ей в глаза, что‑то записывал в толстую тетрадь, похожую на гроссбух экономки. И спрашивал заново.
Голодная, уставшая, почти отупевшая от происходящего, Ринка уже машинально отвечала «да» или «нет». И голос ее с каждым разом становился все тише.
Только в первый день, когда она заикнулась о своих подозрениях и поползновениях Герхарда, он вскинул голову и строго посмотрел на нее.
– Хочешь опорочить доброе имя эрла Тамаска? Это тебе не поможет. Герхард достойный молодой человек и мой зять, между прочим. А вот твоей порченой крови доверия нет.
С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока следователь, выругавшись, не отвернулся. Дрогнувшей рукой он снял очки, долго протирал их, избегая смотреть на девушку. Потом достал из коробочки на столе щепотку табачной крошки, набил трубку и сделал несколько глубоких затяжек.
– Продолжим.
На третий день она все же не выдержала.
– Вы меня ненавидите? – спросила в упор вместо того, чтобы в сотый раз отвечать на один и тот же вопрос.
Лицо мэтра Лавьера пошло пунцовыми пятнами.
– А за что мне тебя любить? – он промокнул вспотевшую лысину.
– Не за что, – согласилась она. – Но я ничем не заслужила вашей ненависти.
Он снова посмотрел на нее. Вскинул взгляд и отвел, словно испугавшись. Но Ринка успела заметить жалость, мелькнувшую на дне его глаз.
– Что плохого я сделала? – повторила она с внезапно проснувшимся упрямством. – Я хочу знать.
– Ишь какая, хочет она. А кто ж вас, полукровок, любит? Ты об этом не думала?
– Я не виновата, что я полукровка. И я не выбирала родителей.
Ринка сама не знала, откуда у нее взялось столько дерзости. Никогда она не перечила старшим, была тихой, послушной. А тут вдруг голос прорезался.
Может от того, что терять уже нечего?
– Ты мне поговори! – рявкнул следователь. И для вящей убедительности хлопнул рукой по столу. – Хочешь знать, за что вашего брата недолюбливают? Так я тебе расскажу. Эльфов никогда не любили в наших краях, а вот они одно время повадились приходить. Налетали как саранча, завораживали наших женщин и с собой уводили.