2
ГВЕН
Зловеще. Это первое слово, которое приходит мне на ум, когда я выезжаю на вершину холма на безымянной проселочной дороге и вижу, как над прудом поднимается туман, извиваясь и сворачиваясь в кольца, точно живое существо. Вся сцена окрашена красными и синими бликами проблесковых маячков на стоящих у пруда машинах: патрульном автомобиле помощника шерифа, неприметной легковушке Кеции и фургончике коронера – выглядит этот фургончик так, словно сошел с конвейера в семидесятых годах двадцатого века, и это в лучшем случае. Я съезжаю с холма и торможу позади машины Кеции. Узкая, едва проходимая дорога погружена во мрак, и до меня доходит, что чем больше машин соберется здесь, тем труднее будет кому‑либо из нас выехать отсюда. Но сейчас для меня всего важнее дрожь в голосе Кец. Она позвонила. Я должна была приехать. Она не раз приходила мне на помощь, когда я в этом нуждалась. Особенно когда моим детям грозила настоящая опасность. Негласная поддержка со стороны Кеции много значит для меня, и если я смогу отплатить за это, пусть даже таким пустяком… я это сделаю.
Паркуюсь и выхожу из машины. Утренний холод пронзает мое тело; я застегиваю на «молнию» флисовую куртку и накидываю капюшон. Обычно я не особо обращаю внимание на холод, но сейчас он лишь усиливает ощущение потустороннего ужаса. Здесь что‑то не так, сильно не так. Может быть, виной этому темнота, туман, неотступный запах плесени и гнилой стоячей воды. До озера Стиллхауз не близко, но и не так уж далеко; когда я пытаюсь воспроизвести в голове карту, до меня доходит, что от этого места не больше пяти миль до дома‑бункера, который семейство Бельденов называет своим домом. Я с трудом подавляю дрожь. Мы с Бельденами заключили соглашение, и это соглашение строго обязывает меня не вмешиваться в их дела и не привлекать еще больше внимания к округе, где они обитают и ведут нелегальную торговлю наркотиками.
Я предпочла бы не возвращаться к этой – я надеюсь, завершенной – главе своей жизни. Но не могу отделаться от ощущения, будто из темного леса за мной кто‑то наблюдает, и это внушает мне сильную тревогу.
Кеция подходит ко мне еще до того, как одинокий окружной полицейский, тоскующий в своем автомобиле, вообще замечает меня. Мы коротко обнимаемся – Кец редко позволяет себе подобное отступление от профессиональной сдержанности. Она отстраняется так быстро, что вряд ли кто‑то замечает ее жест. Я замечаю, с каким напряжением ей удается сохранять бесстрастие на лице. Коронер расставляет переносные фонари, и мы обе вздрагиваем, когда они вспыхивают, заливая берег молочно‑белым светом.
«Это всего лишь пруд», – думаю я. Однако знаю, что это не так.
– Что случилось? – спрашиваю у Кец.
Она дает мне сухой профессиональный отчет:
– В полицию округа поступил звонок от человека, который, как ему показалось, заметил здесь что‑то подозрительное. Свое имя он не назвал. Помощник шерифа Доуг не заметил на указанном месте ничего особенного, но потом припарковался у пруда, чтобы помочиться. Именно тогда он увидел машину.
Я оглядываюсь по сторонам.
– Какую машину?
Кеция указывает на пруд, над поверхностью которого вьется туман. Я вопросительно смотрю на нее, потом влезаю на кочку – и этого достаточно, чтобы увидеть, что именно освещают переносные фонари. Вода мутно‑зеленая, в ней плавает коричневый ил, но под поверхностью виден автомобиль. От пруда несет плесенью, ряской и дохлой рыбой.
Я слышу чихание со стороны патрульной машины и вижу помощника шерифа – он кутается в одеяло. Только сейчас я замечаю, что вид у него жалкий и мокрый, с его одежды капает вода. Он залезал в пруд. Смотрел, не выжил ли кто. Но машины «Скорой помощи» здесь нет, только фургончик коронера, за рулем которого сидит молодой афроамериканец в рабочем комбинезоне. Никто явно не торопится.
– Значит, в машине нашли труп? – предполагаю я.
– Два, – отвечает Кеция и бросает взгляд на помощника шерифа. – Он нырял в воду на тот случай, если они еще живы. Но нет.
– Двое. – Что ж, это плохо, но она видела и худшее. Здесь глушь, где царят примитивные законы и наркоторговля. Во время этого долгого пути в темноте я думала о том, почему Кеция позвонила мне. – Кец… это имеет какое‑то отношение… ко мне? Или к Мэлвину?
Это мой худший кошмар – что меня снова выволокут на всеобщее обозрение, вместе с моими родными. Она знает это.
– Нет, – отвечает она. – Ничего такого. Извини, мне нужно было сказать это по телефону. Я просто… в этом деле есть аспекты, в которых ты, как я решила, можешь мне помочь. Неофициально.
Это кажется мне странным. Кеция на многое способна, но когда речь идет о расследованиях, она обычно строго придерживается протоколов.
– Ладно. Так почему ты считаешь, что тебе нужна неофициальная помощь?
– Потому что дело плохо. Хуже не бывает. – Она делает глубокий вдох. – В машине, на заднем сиденье, два трупа маленьких девочек, все еще пристегнутых ремнями безопасности к детским креслам. Возраст – около года, не знаю точно. Вероятно, близняшки.
Кец произносит это вполне спокойно, но я знаю, что она совершенно не испытывает спокойствия. Чувствую, как внутри у меня все стягивается в болезненный узел, и я снова смотрю на машину в пруду. Молча. Трупов отсюда не видно. Слава богу. Наконец я говорю:
– Но ни следа водителя?
– Ни следа кого бы то ни было. Только мертвые дети. – На последнем слове ее плечи вздрагивают, но не поникают – наоборот, каменеют. Во взгляде Кеции блестит металл, она не моргает. – Я хочу найти эту тварь. Очень хочу.
Трудно думать о чем‑либо, кроме этого холода, кроме подавляющей атмосферы этого места. Я моргаю, и мне кажется, будто я вижу утонувших девочек в машине. К горлу подступает тошнота, голова кружится от холодной, сырой вони, поднимающейся над прудом.
– Ты думаешь, кто‑то из родителей…
– В том‑то и дело – я не знаю. Быть может, у водителя что‑то случилось с машиной, а когда он вышел, его похитили, и похититель столкнул автомобиль в пруд, чтобы скрыть случившееся… Может быть, он даже не заметил детей… – Она вздыхает, и я ощущаю в этом вздохе раздражение. Злость. – Я просто строю догадки. Мы должны взвесить все улики, которые найдем. Совершенно ясно, где именно машина съехала в пруд; следственная бригада выяснит, столкнули ли ее, или же кто‑то сидел за рулем.
Я откашливаюсь, пытаясь избавиться от омерзительного привкуса во рту.
– Может быть, водитель… вероятно, их мать… смогла выбраться из машины, но не сумела спасти детей. Может быть, она ранена и блуждает где‑нибудь в лесу.
– Может быть, но, скорее всего, нет. Помощник шерифа Доуг еле выбрался из воды и клянется, будто, когда он залезал в пруд, никаких следов на берегу не было. Никто не мог бы выползти на берег, не оставив за собой борозду в грязи.
Мне не хочется отсекать эту версию – я вижу, что Кеции тоже. Если б мать пострадала в аварии и в полубессознательном состоянии заблудилась в лесу, это происшествие было бы просто несчастным случаем. Трагедией, да. Но теперь оно становится чем‑то куда худшим. Зловещим и ужасающим.
– Ты позвонила в полицию штата?
– Должна позвонить. Но я намерена попытаться взять это дело себе. Этот пруд находится в пределах округи Стиллхауз‑Лейк.
– Половина пруда, – поправляет помощник шерифа, дрожащий в своей машине. Мне не нравится взгляд, который бросает на него Кец. – Вторая половина находится на территории нашего округа.
– Машина на моей половине, – заявляет она. – Я буду сотрудничать с полицией округа и штата, но вести это дело хочу сама.
Я киваю. Я все еще не знаю, на самом деле, почему я здесь. Я частный следователь, а не коп. Да, я подруга Кец, но Теннессийское бюро расследований вряд ли придаст этому особое значение. Поэтому спрашиваю очень мягко:
– Кец, ты их знаешь? – Я не могу придумать никакой другой причины, по которой она была бы так… заинтересована этим случаем. Но она качает головой. – Тогда почему…
Кеция не хочет говорить мне, и ей требуется почти две минуты, чтобы подыскать слова.
– Мы с Хавьером уже несколько месяцев говорили о том, чтобы обзавестись детьми, – произносит она. – Вчера я сделала тест, и… – Поднимает руку ладонью вверх и улыбается с ноткой горечи. – Оказалось, что я беременна. Я была невероятно счастлива, а потом поступил этот звонок, и теперь, видя это… я не знаю, Гвен. Я знаю только, что не могу оставить это так. Просто не могу.
Я беру ее за руку, хотя вряд ли она своим жестом предлагала мне сделать именно это, и ее пальцы смыкаются с моими. Она делает резкий вдох.
– Я даже еще не успела сказать Хави. Я не хотела сообщать ему по электронной почте. Скоро он должен позвонить мне… Боже, а ведь я, скорее всего, все еще буду здесь, со всем этим!
Я не могу представить, какой хаос эмоций она испытывает сейчас. Пытаюсь вложить в свои интонации все сочувствие, которое испытываю в этот момент.
– Что я должна сделать, скажи? Неофициально.
– Мы собираемся узнать, кто владелец этой машины, – говорит Кеция. – Но мне нужно имя и адрес того, кто сообщил об этом происшествии по «девять‑один‑один». Наша система настолько устарела, что ее можно считать антиквариатом. Я знаю, что техника, которой ты пользуешься, намного современнее. – Она берет свой телефон, печатает что‑то, и несколько секунд спустя я чувствую, как мой собственный смартфон вибрирует. – Я послала тебе все данные и записи, какие у нас есть. По номеру звонившего его имя не определяется – у нас есть только сам номер и общее местонахождение. Полагаю, с этого можно начать.
– Я проверю, – говорю я ей. – Ты думаешь, что если человек, который позвонил, был поблизости, он мог видеть больше, чем сказал?
– Или это был сам убийца. Иногда они так делают – играют в игры…
Я вздрагиваю, чувствуя, как узел в животе стягивается еще туже. Потому что она права. Мэлвин Ройял любил играть; его невероятно забавляло подкидывать полиции улики, которые вели в никуда. Но в основном мне не по себе от того, что я представляю, как кто‑то – кто‑то, кто сейчас выглядит лишь смутной тенью – делает звонок, наслаждаясь этим моментом, в то время как мать двух убитых детей извивается на заднем сиденье его машины или в багажнике. Это ужасно, но мне легче считать ее жертвой похищения, находящейся в опасности, чем преступницей.
Коронер подходит к нам, и Кец выпрямляется, явственно заставляя себя принять профессиональный вид. Не знаю, замечает ли он это.
– Мы готовы вытащить машину из воды, детектив. Я сделал все нужные фотографии, включая снимки берега со всех возможных точек, – говорит коронер. – И нам нужно место на дороге, чтобы сохранить и рассортировать улики, если они сохранились в этой воде. Все эти машины нужно отогнать в сторону.
Кеция кивает.
– Эвакуатор уже едет. Как вы думаете, долго ли машина пробыла под водой?
– Я скажу точно, когда мы извлечем тела, но недолго. Скорее всего, пару часов. Ночь сегодня холодная. Это хорошо, но чем раньше мы достанем трупы жертв из воды, тем лучше.
Я понимаю, что моя машина подъехала последней и должна выехать первой, чтобы эвакуатор мог втиснуться на нужное место.
– Кец, я сделаю все, что смогу, – обещаю. Я все еще нахожусь немного в стороне от этого ужаса: я не видела трупов. И отчаянно не хочу подходить ближе, потому что увидеть мертвых детей – это испытать особую душевную боль. Это тяжелое испытание для тех, кто видит подобное. – Позвонишь мне потом?
Она лишь кивает. Ее внимание снова приковано к пруду. К машине. К детям, которых мы не видим.
Я воображаю себя на ее месте: недавно забеременевшей женщиной, чей мужчина уехал на сборы армейского резерва. Лицом к лицу с таким ужасом. Я сделала бы для Кеции что угодно еще до того, как приехала сюда, но теперь… теперь я сделаю все и даже больше.
Поскольку знаю, что она вложит в это дело все свое сердце и душу.
Я осторожно выезжаю задним ходом; на узкой, осыпающейся дороге это нелегко, и я сдерживаю дыхание, молясь, чтобы не угодить колесом в кювет. Потом с облегчением замечаю узкую грунтовку, отходящую в сторону от основной дороги, и быстро разворачиваюсь, чтобы хотя бы видеть, куда я еду.
Позади меня пульсирующее красно‑синее мерцание проблесковых маячков напоминает очаг лесного пожара, готового поглотить все вокруг.
Кто мог сделать это?
Зачем?
Как и Кеция, я хочу знать.
Была ли мать этих детей жертвой похищения или же убийцей, ее все равно нужно найти.