ГЛАВА 2.4
Со стороны Доминика это не просто жестоко, это бессердечно, но приказ есть приказ, и, поднимаясь в его кабинет, я пытаюсь найти плюсы в этом разговоре. Пока вижу только один — Рамон после него уедет. Правда, не представляю, к чему все это. Эти беседы наедине.
Кабинет Доминика по-мужски строгий, с массивной деревянной мебелью, с книжными полками, узким диваном и с мягким ковром на полу. Когда мы входим, я включаю торшер, и мягкий свет вспыхивает, расползается в попытке согреть своим теплом. Здесь не холодно, в стенах дома специальная система, которая делает температуру комфортной круглый год, но я обхватываю себя руками, чтобы эти самые руки чем-то занять.
Я честно готова слушать, но Рамон не спешит начинать первым. Он подходит ко мне, останавливается в паре шагов. Его взгляд скользит по мне, как там, в гостиной, будто обволакивает как тот свет, как тепло. Он настолько темный, настолько глубокий, что, мне кажется, в этой глубине вот-вот разгорятся оранжевые искры. Но они не разгораются, наоборот, глаза Рамона словно становятся еще темнее, а он меня гладит меня взглядом. Смотрит, будто старается каждую черту запомнить.
— Ты будешь говорить или смотреть? — не выдерживаю я первой. — Хотя я не против, мне без разницы, как ты используешь свои пять минут.
— Про пять минут сказала ты, — напоминает вервольф, и я чувствую, что меня надули.
— А ты подтвердил…
— …что хочу, чтобы мы поговорили наедине.
— Да хоть двадцать! — я вскидываю подбородок. — Я тебе сказала абсолютно все еще там, в Вилемие. Когда ты позволил похитить нашу дочь.
Вот теперь его глаза вспыхивают оранжевым, вспыхивают и гаснут.
— Хорошо, — кивает он. Жестко, по-деловому. — Тогда говорить буду я.
Я развожу руками, показывая, что мне все равно. Мне действительно все равно. Все равно, я сказала! А то, что он меня злит одним своим видом — это ничего, справлюсь.
— Я понимаю твои чувства. Понимаю твою боль. Потому что испытываю то же самое.
Да ты что? Это мне хочется сказать, но я вовремя вспоминаю, что собиралась молчать, и ловлю слова на подходе, захлопываю рот. Рамон понимающе хмыкает, но тут же снова становится серьезным.
— Я хотел ее. Предки, я так хотел этого ребенка. Да, я считал, что ты решила забеременеть от меня обманом. Околдовала меня чем-то. Не говоря уже о том, что я подумал, что это какой-то заговор старейшин на вверенной мне территории. Что Экрот хочет манипулировать мной с помощью ребенка. Поэтому забрал тебя. Поэтому, а еще потому что понимал, что хочу защитить его, своего волчонка, от всех проблем. Я думал, это будет парень. — Он улыбается, предки, я не помню у него такой нежной улыбки! И это сродни короткому удару в солнечное сплетение. — А когда узнал, что будет девчонка, растерялся. С парнями проще. Наверное. Можно водить на рыбалку, учить охотится, как завязывать галстук. Ему можно передать дела. Волчицы — нежные, хрупкие создания, как ее воспитывать? Но чем больше я думал, что у меня будет дочь, тем больше понимал, что по-другому и быть не может. Что мне будет сложно, но я стану самым счастливым отцом на свете. И я им стал.
Комок в горле растет сильнее и сильнее, поэтому сглатываю я с трудом.
— Зачем ты все это мне рассказываешь? — спрашиваю, нарушив собственное же обещание. — Зачем, когда ее больше нет?
Рамон темнеет лицом, а черты его заостряются, выдавая звериное начало.
— Она есть, Венера. — В его голосе уверенность, которую я не испытываю. Уверенность или самообман? — Наша дочь жива.
— Откуда ты знаешь? Я ее не чувствую.
Я правда ее не чувствую. Пыталась несколько раз нащупать эту связь, как это было с Рамоном, но у меня ничего не вышло. Это как в пропасть кричать.
— Я не знаю, для чего она нужна этим монстрам, Рамон. Для каких… экспериментов. — Меня даже передергивает от подобного. — Жива ли она еще?
— Венера, — рычит он, так что я вздрагиваю, — она нужна Альме живой. Я в этом сомневаюсь. Экспериментов и прочей дичи, которую ты себе придумала, не будет.
— Она сумасшедшая, — зло напоминаю я. — У нее ребенка забрали.
— Тогда тем более понятно, зачем она похитила Сару. Она хочет себе дочь, а значит, не причинит ей вреда.
Не причинит вреда? Ее у матери родной забрали! Лишили ласки, молока, любви. Не говоря уже о том, что…
— Это всего лишь. Твои. Домыслы, — я чеканю каждое слово, потому что надежда уже проникла в меня, отравляя своим теплом. Проливаясь кислотой на мое раненое материнское сердце.
— Тебе проще смириться с тем, что она погибла? Ты хочешь этого?
Все мое безразличие, которым я себя окружила, трескается как скорлупа, я с рычанием бросаюсь на Рамона:
— Да как ты можешь! Как ты можешь тыкать в меня этим? Это все твоя вина! Твоя! Ты это допустил!
Я хватаю его за лацканы пиджака, трясу, но он не сопротивляется. Мне кажется, даже если я перекинусь и буду рвать его копями, Рамон не пошевелится. И это отрезвляет. Мне еще расплакаться на его плече не хватало для полного счастья, а затем помириться. Ну конечно! Он же убедил меня, что нашу дочь не затыкают до смерти иголками!
Поэтому я отдергиваю руки, отступаю, закрываюсь в свой кокон заморозки.
— Ты права, — говорит Рамон. — Я сделал свой выбор, спасал тебя, когда нужно было следить за дочерью.
А вот перекладывать на меня вину не надо!
— Я этого не просила.
— Это мой выбор. Но и дочь я не собираюсь отдавать Альме. Завтра я начну поиски Сары, поэтому улетаю из Легории. Я обещаю тебе, что верну ее. Но ты можешь поехать вместе со мной.
— Чтобы — что? — вырывается у меня. — Чтобы надеяться, а затем снова обмануться? Снова тебе довериться?
— Да, — говорит Рамон. — Довериться. Поверить, что мы сможем стать семьей.
— Не сможем, — отрезаю я, и новая тень набегает на лицо истинного.
— Тогда хотя бы поверить в то, что вы снова сможете быть вместе.
Поверить? Сердце кровоточит от этой мысли. От этой неопределенности. Сиенна хотя бы знала, а я… Я не знаю, что меня ждет. Что ждет нас с малышкой. Просто хочу подержать ее на руках. Поцеловать маленькие ручки и ножки. Услышать ее улюлюканье, смех. Предки, это все, что я хочу. Большего не надо. За это я готова даже умереть.
— Уходи, Рамон, — прошу я устало и поворачиваюсь к нему спиной. Будто на книжных полках самые интересные в мире книги! Но названия на корешках расплываются перед глазами. —Уходи, пожалуйста. Если ты вернешься… Когда ты вернешься, может быть, тогда мы поговорим.
Нет, это не объявление войны, я не выдвигаю условия. Я складываю оружие.
Истинный делает шаг ко мне, подходит так близко, что почти меня касается. Но не касается. Я чувствую его аромат, его обнимающее тепло, близость, которая становится почти невыносимой. Настолько она невинна и откровенна. Между нами несколько сантиметров, а по ощущениям целый океан. Завтра, возможно, именно так и будет.
— Вылет в одиннадцать сорок, — говорит он. — Если передумаешь…
— Не передумаю.
— Хорошо. Прощай, пела.
Он уходит, ступая мягко, а ощущения такие, будто уносит со мной сердце. Я ведь правильно поступила, тогда отчего такое гадкое чувство, словно я ошиблась?
 |
Продолжите чтение, поблагодарив автора за труды …купив ему чашечку кофеили шоколадку |
 |
Современные гонорары писателей весьма скромные, поэтому они очень зависят от продаж и вашей поддержки! Помните, что покупая книги вы поддерживаете автора и даете ему возможность работать над продолжением ваших любимых книг. Сделайте автору приятное, потратив деньги сопоставимые с ценой шоколадки.
Поддержите Марину Эльденберт, купив книгу
|
||