Она ушла искупаться, а потом уснула на брачном ложе, не стесняясь старика, все дрожавшего в углу. Целые сутки провела она без сна и теперь уснула крепко и даже не шелохнулась, когда слуги стали будить ее к обеду. Проснулась она далеко за полдень и, будто забыв о Ма Гедике, отправилась прямиком к столу и ела молча, жадно, а слуги, обступив ее, ждали приказаний. Когда она вернулась в комнату, старик куда‑то исчез. Всюду искала она его – в ванной, во дворе, на кухне, – но нигде не нашла. Наконец спросила одного из охранников у ворот.
– Он убежал и все кричал так, будто ему дьявол явился, мисс.
– И вы его не поймали?
– Он бежал во весь дух, точь‑в‑точь как Ма Иянг шестнадцать лет назад, – отвечал охранник. – Но мистер Вилли пустился в погоню на машине.
– И догнал?
– Нет.
Бросилась Деви Аю в конюшню, вскочила на лошадь и пустилась в погоню верхом. Она предположила – хоть и не совсем верно, – что старик побежал к скале, откуда взлетела Ма Иянг и исчезла в тумане. Но не на ту скалу направился Ма Гедик, а на другую, чуть восточнее. Деви Аю расспрашивала встречных по пути, и следы “колибри” привели ее к подножию. Там увидела она мистера Вилли. Он сидел на бампере и, судя по всему, дальше дороги не было.
– Он там, наверху, поет, – сказал мистер Вилли.
Задрав голову, Деви Аю увидела Ма Гедика: стоя на валуне, он пел, как оперный певец на сцене. Песню было слышно издалека, но не знала Деви Аю, что это та самая, которую пел он давным‑давно, когда истекли шестнадцать лет ожидания Ма Иянг.
– Ей‑богу, прыгнет, как его любимая, – предположил мистер Вилли. – И улетит под облака, и растает в тумане.
– Нет, – возразила Деви Аю, – разобьется о скалы и превратится в фарш.
Тем и кончилось – допев песню, прыгнул Ма Гедик со скалы. В первый миг казалось, будто он и вправду взлетел; таким счастливым не видели его много лет. Он махал руками, как крыльями, но удержаться в воздухе не мог и сорвался вниз, все набирая и набирая скорость. Даже зная, что его ждет, он все равно улыбался и радостно кричал. И ударился он о скалы, и разбился на мелкие кусочки, как и предсказывала Деви Аю.
Его останки – даже не тело уже, а то ли тесто, то ли фарш, – привезли домой и похоронили с почестями. Скалу, что виднелась рядом со скалой Ма Иянг, Деви Аю назвала в честь Ма Гедика и устроила недельный траур. В конце траурной недели ей сообщили, что Тед Стаммлер пал в боях за Батавию, в последней битве перед капитуляцией Нидерландов. Тело домой так и не привезли, но Деви Аю продлила траур еще на неделю. Когда окончился срок, Деви Аю, радуясь, что нет новых скорбных вестей, сбросила черные одежды. Принарядилась, подкрасилась и как ни в чем не бывало пошла на рынок. Но когда вернулась домой, то услышала новость, поразившую ее сильнее, чем очередная весть о чьей‑нибудь смерти.
Мистер Вилли, в пиджаке и при галстуке, в начищенных кожаных ботинках, обратился к ней якобы по важному делу. Видно, решил уйти, подумала Деви Аю, искать работу в Батавии или вступить в японскую армию. Но не угадала. По лицу мистера Вилли, красному и смущенному, ничего нельзя было прочесть, и наконец он заговорил. Речь его была короткой, но Деви Аю, выслушав, так и ахнула.
– Мисс, – сказал он, – выходите за меня замуж.
3
Деви Аю упустила из виду, что если японцы выиграли войну, значит, им все известно, в том числе ее голландское происхождение. Выдавали ее не только черты лица и цвет кожи – все архивы города теперь в распоряжении японцев, и никто не поверит, что она местная, пусть даже имя у нее яванское.
– Вот так‑то, – говорила она. – Точно так же про Мультатули[26] всем известно, что он был пьянчужка и никакой не яванец.
Она сидела одна, тоскуя о прошлом, слушала дедушкины любимые пластинки – “Неоконченную симфонию” Шуберта, “Шехеразаду” Римского‑Корсакова – и думала, какой ответ дать мистеру Вилли. Он славный малый – когда‑то она даже надеялась, что он женится на тете Ханнеке. Неизвестно еще, что хуже – обидеть хорошего человека отказом или сгоряча выскочить за него замуж, но, как бы там ни было, после скоропалительного брака с Ма Гедиком под венец ее больше не заманишь.
Мистер Вилли появился в Халимунде вместе с “колибри”, которую дедушка заказал в Батавии, в салоне “Велодром”, взамен старенького “фиата”. Хозяин фирмы Брест ван Кемпен по доброте душевной продавал людям автомобили в рассрочку. Теду Стаммлеру рассрочка была не нужна, но от друзей он узнал о выгодном предложении “Велодрома” – вместе с машиной предоставлялась бесплатная страховка от несчастных случаев, услуги одной из лучших автомастерских, а заодно личный водитель, он же механик. Домой Тед вернулся с мистером Вилли, водителем и механиком, – весьма кстати, кто‑то же должен содержать в порядке технику на плантации. Был он лет тридцати, среднего роста, ходил в вечно распахнутой рубашке, весь в пятнах от машинного масла, за поясом пистолет для стрельбы по крысам и кабанам. Деви Аю было тогда всего одиннадцать – и вот спустя пять лет мистер Вилли к ней сватается.
– Подумайте хорошенько, мистер, – сказала Деви Аю. – Я ведь психованная.
– С виду не скажешь, – возразил мистер Вилли.
– Когда погиб Ма Гедик, я поняла, что вышла за него только от злости, что Тед ему жизнь поломал. Ну разве я не сумасшедшая?
– Вы немного взбалмошны, только и всего.
– Взбалмошная – читай сумасшедшая, мистер.
И тут пришла к ней спасительная мысль: бежать, тогда уже не придется давать ответ! Утро еще только начиналось, и не успела доиграть последняя пластинка, как Деви Аю увидела вдоль берега ряд армейских грузовиков, готовых забрать оставшихся голландцев и увезти в лагерь военнопленных. Еще накануне солдаты обошли все дома и велели уложить вещи. В ту ночь Деви Аю, ни слова не говоря никому, прежде всего мистеру Вилли, собралась в дорогу. Взяла она немногое – чемодан с одеждой, одеяло, тоненький матрас и документы на собственность семьи. Ни денег, ни драгоценностей брать не стала, все равно стащат. А сделала иначе: взяла бабушкины ожерелья, браслеты и бросила в унитаз – нет убежища надежней канализации. Оставшиеся драгоценности разложила по конвертам и раздала слугам – будет им на что жить, пока ищут работу. А под конец проглотила шесть колец с нефритами, бирюзой и бриллиантами. Теперь за них можно не опасаться, они у нее внутри, а когда выйдут, она их снова проглотит – и так пока не окажется на свободе. Но уже пора: один из грузовиков остановился у ворот, и двое солдат со штыками наперевес поднялись на веранду, где ждала Деви Аю.
– Эй, ребята, а я вас знаю, – сказала она. – Вы фотографы, на повороте дороги работали!
– Да, повеселились на славу! Всех до одного здешних голландцев сфотографировали, – отозвался один.
Вмешался другой:
– Собирайтесь, мисс.
– То есть мадам, – поправила Деви Аю. – Теперь я вдова.
Она отпросилась ненадолго, проститься со слугами. Те уже знали, что хозяйка уезжает. Одна из поварих, Ина, плакала. На кухне Ина была полновластной хозяйкой, и бабушка всегда поручала ей готовить кушанья для гостей. Больше не отведать Деви Аю ее рийстафель[27] – может быть, никогда в жизни; хороший повар – для любой семьи настоящее сокровище, но семьи больше нет, последнюю из рода забирают в лагерь военнопленных. Когда Деви Аю дарила Ине золотое ожерелье, ее захлестнули воспоминания. В детстве Ина учила ее готовить, доверяла молоть пряности и раздувать огонь в очаге. Деви Аю накрыла тоска, даже еще сильней, чем после известия о гибели бабушки и деда.
Рядом с Иной стоял мальчик‑слуга, ее сын. Звали его Муин. Ходил он всегда щеголем, носил шапочку‑блангкон[28] – голландцы и те любовались. Он следил за домом, но больше всего бывал занят во время завтрака, обеда и ужина – накрывал на стол и переменял блюда. Тед Стаммлер научил его обращаться с граммофоном, просил то сменить пластинку, то найти нужную песню. Муин рад был стараться – переворачивал пластинки и переставлял иголку, будто для этого родился на свет. Он переслушал много классики и, видимо, от души наслаждался.
– Забирай, это все твое. – Деви Аю указала на граммофон и полку с пластинками.
– Не могу, – смутился Муин. – Это нашего хозяина!
– Ты уж мне поверь, мертвецам музыка ни к чему.
Спустя годы, когда кончилась война и провозгласили республику, Деви Аю встретила Муина снова. К тому времени голландских семей почти не осталось и держать целый штат прислуги никому было не по карману. Деви Аю знала, что Муин почти ничего не умеет, только на стол накрывать да заводить граммофон; и вот стоит он посреди рыночной площади, крутит хозяйские пластинки, а ученая обезьянка снует туда‑сюда то с тележкой, то с зонтиком или танцует под Девятую симфонию ре минор, а зрители швыряют в блангкон мелочь. Деви Аю смотрела издали и улыбалась: неплохо устроился!
Вдобавок Муин разносил почту: домашних телефонов в те годы еще не было и “письма” писали мелом на дощечке. Деви Аю любила посплетничать таким способом с одноклассницами. Муин мчался с дощечкой в дом ее подруги и ждал, когда та нацарапает на обороте ответ. А пока ждал, его угощали прохладительными напитками и пирожными; ел он с аппетитом и возвращался домой с ответом и ворохом сплетен от слуг. Поручения эти ему нравились, что ни день Деви Аю гоняла его с письмами.
И только одно послание не доверила она Муину – последнее в ее жизни письмо на дощечке, письмо Ма Гедику, которое отвезли ему в хижину мистер Вилли с охранником.
– И дощечку тоже забирай, – сказала она Муину.
Настал черед прощаться с Супи, судомойкой, повелительницей мыла и водяной колонки. Когда Деви Аю была маленькой, старуха‑судомойка всегда укладывала ее спать, пела ей колыбельную “Нина Бобо”, рассказывала сказку о Лутунге Касарунге[29]. Муж ее служил садовником, всюду расхаживал с мачете за поясом и с серпом в руке, а домой часто приносил какую‑нибудь диковину – дикого котенка, варана, змеиные яйца – или гостинец: гроздь бананов, крепкое сметанное яблоко, мешочек манго.
Подошли и охранники – сторожа дома, сада, скотного двора, – и Деви Аю всех по очереди обняла. И впервые за много лет заплакала. Расстаться с ними все равно что руку себе отрубить. Наконец повернулась она к мистеру Вилли.
– Я сумасшедшая. Чтоб на мне жениться, надо быть таким же психом, – сказала она ему. – А за психа я замуж не пойду. – Она поцеловала его и двинулась следом за двумя японцами, не желавшими больше ждать. – Смотрите за домом, – сказала она слугам на прощанье, – если эти ребята его не заграбастают.
Перед домом ждал грузовик, и Деви Аю забралась в кузов. Еле влезла – грузовик был уже битком набит женщинами и плачущими детьми. Махнула слугам, сбившимся в кучку на веранде. В этом городе прожила она шестнадцать лет и никогда его не покидала, разве что ездила пару раз на каникулы в Бандунг или Батавию. Борзые с лаем выбежали на газон, где любили поваляться; дом утопал в жасмине, у забора желтели подсолнухи. Для собак здесь рай, а с мистером Вилли они не пропадут. Грузовик тронулся; Деви Аю чуть не задохнулась в толпе. Она все махала, глядя в сторону, откуда несся лай.
– В голове не укладывается, что мы бросаем свои дома! – причитала женщина, стоявшая с ней рядом. – Надеюсь, ненадолго.
– А я надеюсь, что наша армия разобьет японцев, – отозвалась Деви Аю. – Иначе станем мы товаром, как рис и сахар.
Вдоль дороги толпились местные, равнодушно глядя, как увозят на грузовике людей. Но вскоре некоторые заплакали, разглядев в толпе знакомых голландок, замелькали в руках платочки. Местные отличались добротой и кротостью, были простодушны, чуть с ленцой. Некоторых Деви Аю узнала – они работали на дедушкиной плантации, и в детстве она частенько пропадала в их хижинах. Эти люди ей нравились: они знали много волшебных историй – сюжетов ваянга и сказок о великанах, – любили посмеяться, наряжали ее в саронги и кружевные блузки‑кебаи[30], собирали ей волосы тугим узлом на затылке. Все это были бедняки; кино они смотрели “наизнанку”, стоя по ту сторону экрана, а в клуб или на танцплощадку приходили не танцевать, а подметать.
– Вот что, – обратилась Деви Аю к другой своей соседке, – они, должно быть, ничего не понимают: два чужих народа их землю не поделили.
Ехали они, казалось, вечность; путь их лежал к тюрьме в западной части небольшой дельты реки Ренганис. До сих пор там держали лишь настоящих преступников – убийц, насильников, политзаключенных, в основном коммунистов, ждавших отправки в Бовен‑Дигул. Женщины изнемогали под палящим тропическим солнцем – без зонтиков, без воды. На середине пути грузовик остановился; радиатор охладили водой, а людям напиться не дали.
Деви Аю, устав сидеть крючком и глядеть на дорогу, отвернулась, облокотилась о борт кузова и, вглядевшись в толпу, узнала многих – соседок, школьных подруг. Голландцы жили тесным кружком. Дети почти каждый день купались вместе в заливе. Молодежь встречалась в танцзале, кино и на представлениях комиков, взрослые – в клубе. Деви Аю увидела подруг. Обменялись горькими улыбками, а одна в шутку спросила у Деви Аю:
– Ну, как дела?