Глава 3
САЙМОН
Лондон, двадцать пять лет назад
6 июня, 5:20
Дворники собирали с лондонских тротуаров жестяные банки от газировки и картонные коробки из‑под еды и складывали их в черные полиэтиленовые мешки для мусора. Вчерашний ливень смыл затхлую духоту и принес в город утреннюю прохладу. Я натянул на озябшие ладони рукава рубашки и облокотился на перила возле Британской библиотеки, надеясь, что внутри, когда она откроется, будет теплее.
Ночь я провел в приюте для бездомных и проснулся чуть свет. Теперь слонялся по городу, вглядываясь в пустые лица спешащих на заводы работяг. Любой из них, кто постарше, мог оказаться Кеннетом Джаггером.
Первое, что я помнил о чудовище, живущем с моей матерью, – это его тяжелые шаги, под которыми тряслись ступени. Спустившись по лестнице, Кеннет окинул меня взглядом с головы до ног и, не сказав ни слова, свернул в гостиную.
Я с удивлением посмотрел на мать. Та вымученно улыбнулась.
Кеннета я невзлюбил с первого взгляда – и, совершенно очевидно, взаимно. На вид он был довольно жутким, таких людей я прежде не встречал. Он носил густые черные усы и прикрывал залысину обвислой прядью. По широким плечам кустились волосы, паучьими лапами торча из дыр на грязной белой майке.
По угловатому лицу можно было прочитать всю его биографию. На предплечьях и тыльной стороне ладоней змеились татуировки с ножами и пистолетами – видимо, Джаггер любил запугивать людей. На левом бицепсе, немного сбоку, красовалось алое сердце с черным кинжалом, пронзающим имя «Дорин». Судя по тому, как выцвели краски, Кеннет знал мою мать гораздо дольше меня.
Дорин поволокла Кеннета в крошечный дворик, залитый бетоном. Я заметил на столе альбом для вырезок. Кеннет, перехватив мой взгляд, кивнул по дороге: мол, «открывай», не разрешая даже, а приказывая.
В альбоме оказалась его биография, запечатленная в газетных вырезках.
Кеннет Джаггер, или «Джаггер‑кинжал[4]», как его окрестила пресса, был кем‑то вроде гангстера, то есть преступником достаточно известным, чтобы удостоиться упоминания в новостях всякий раз, когда попадался полиции. Из оружия он предпочитал ножи. Жизнь тратил впустую, изредка отправляясь в места не столь отдаленные по воле Ее Величества, но наказание ни разу не заставило его усомниться в верности избранного пути.
В середине шестидесятых он был мелкой сошкой. Считался профессиональным преступником, нигде не работал, за душой имел кое‑какое награбленное добро и Дорин. Судя по заметке, в которой рассказывалось о том, как его посадили за грабеж и избиение почтальона, Кеннет вышел на свободу как раз перед очередным побегом матери. Видимо, из‑за него мои родители и ссорились за закрытыми дверями.
Вернувшись, Кеннет и Дорин застали меня за изучением его криминального досье. Если он думал произвести впечатление, то просчитался.
Дорин заметно насторожилась – почуяла, что пахнет жареным.
– Ну что ж, давайте выпьем чаю? – защебетала она, словно Барбара Виндзор из «Так держать»[5]. Нервно постучала пальцем по нижней губе. – Саймон, ты мне не поможешь?
– Откуда ты с ним знакома? – прошипел я, когда она утащила меня на кухню.
– Мы с Кенни давние приятели, – ответила Дорин, не глядя мне в глаза и делая вид, будто занята чисткой картофеля.
– Но почему он здесь? С нами?
– Саймон, это его дом.
Я уставился на нее, желая услышать подробности, однако объяснений не дождался. В мрачной тишине мы принялись готовить наш первый и единственный совместный обед.
13:50
Я перебрал в библиотеке списки избирателей за последние двадцать лет, пытаясь обнаружить следы Дорин, но ничего не нашел. Судя по ее обиженной гримасе, когда мы с отцом первый раз выгнали ее из дома, она давно смирилась со своей судьбой, и ее путь был неразрывно связан с Кеннетом.
Поэтому я, полагаясь на смутную память, карту лондонских улиц, которую втихаря утащил под рубашкой, и автобусные маршруты, отправился исследовать район Бромли‑бай‑Боу.
В тот день Дорин тщетно пыталась развеять хмурую тишину между мной и Кеннетом пустой болтовней. Ему нечего было сказать, и он грозно на меня посматривал, взглядом выражая свое презрение. Я же опасался лишний раз глянуть в его сторону. Мы с отцом давали Дорин все, что ей нужно, но она бросила нас ради жалкого существования с этим никчемным типом… Что за бред?
– И надолго он здесь? – буркнул вдруг Кеннет, запихивая в рот очередной сэндвич с картофелем. По подбородку у него потек томатный соус.
– Кеннет, не начинай… – мягко отозвалась Дорин.
При моем отце она была душой компании, а с Кеннетом унижалась и раболепствовала.
Дорин принялась расспрашивать меня про школу, и я рассказал, что намерен поступать в университет на архитектора. Она нежно улыбнулась. Кеннет же громко хохотнул.
– Университет ему подавай! Хрень полнейшая.
– Это почему? – спросил я, впервые осмелившись обратиться к нему напрямую.
– Иди и найди себе нормальную работу. Нечего просиживать задницу и учиться всяким бредням.
– Мне тринадцать; я не могу работать архитектором, пока не получу диплом.
– Парень, послушай, в твоем возрасте я уже выступал на боксерском ринге и торговал на рынке, а не протирал штаны.
– Ну, мой отец живет иначе.
Я уставился на Дорин. Та опустила взгляд.
– Ой, да что этот хлюпик знает о жизни? Кто‑то должен сделать тебя мужчиной!
Я понимал, что не стоит дерзить человеку вроде Кеннета, но удержаться не смог.
– Мужчиной наподобие вас?
– Что ты сказал?!
– Ничего.
Я опустил голову к тарелке.
– Думаешь, ты лучше меня, так, что ли? – Кеннет закипал, словно вулкан. – Приперся сюда, гений недоделанный… Тебе никогда не стать лучше меня – понял, ты, сученыш?
Я покосился на Дорин, рассчитывая на ее поддержку, но она молчала. Меня накрыло окончательно.
– То есть мне надо прирезать кого‑нибудь и провести остаток дней в тюряге… так, что ли, Кенни?
Он стукнул обоими кулаками по столу.
– Знаешь, что самое главное? Меня уважают. А тебя – нет.
Не успел я осознать, что происходит, как он отшвырнул стул, а меня вздернуло в воздух и прижало к стене ручищей размером с корабельный якорь. На щеках у Кеннета заиграли красные пятна.
– Еще раз посмотришь свысока – и тебе, черт возьми, крышка! – рявкнул он, обдавая меня фонтаном хлебных и картофельных крошек изо рта.
– Кенни, не надо! – наконец отмерла Дорин. Она подбежала и схватила его за руку. Кеннет развернулся и огрел ее тыльной стороной ладони по щеке. Дорин упала, растянувшись на голых досках пола.
– Не трогай ее, ублюдок! – заорал я, но он саданул меня в живот и крепче стиснул лапищу на горле, не давая глотнуть воздуха.
– Хватит, ты его убьешь! – взмолилась Дорин, размазывая струйку крови по белому, как у призрака, лицу.
– Надо же хоть раз преподать ему урок, – рыкнул тот, занося руку, чтобы снова меня ударить.
– Не смей бить родного сына! – закричала мать.
Кеннет замешкался на секунду и разжал пальцы, роняя меня на пол.
– Говорил я тебе, избавься от него!
Он плюнул и выскочил из комнаты. Входная дверь хлопнула. Я с силой втянул в себя воздух. Время словно застыло.
– Почему ты так сказала? – просипел я, ничего не понимая.
– Прости… – захныкала мать.
– Он ведь мне не отец. Мой отец – Артур.
– Он тоже. Я хотела, чтобы вы познакомились.
Дорин принялась что‑то объяснять, но я не слушал.
Правда выплыла наружу.
Я больше не мог здесь оставаться. Взял чемодан, еще нераспакованный, и вышел из дома. Дорин побежала вслед за мной, умоляя вернуться и искренне веря, что мы с Кеннетом сумеем преодолеть наши разногласия. Как всегда, она себя обманывала.
Артур сразу понял, что случилась беда, когда я в тот день позвонил из телефонной будки на вокзале Нортхэмптона и попросил меня забрать. Он не спрашивал, что случилось, а я не стал ничего объяснять. Думаю, он все знал – просто втайне радовался, что я вернулся.
Я никому не рассказывал правду о своем происхождении. Запер ее в самом дальнем уголке сознания, вспомнив лишь несколько месяцев спустя, когда накануне моего четырнадцатилетия Дорин объявилась снова. Три одинокие души встретились на нашем пороге, и мы с Артуром поняли, что устали играть в ее игры.
Я убежал к себе в комнату, не желая разговаривать с матерью, и сел на пол, прижавшись спиной к двери. Артур внизу отказывался ее принять. Дорин умоляла, чуть ли не ползала на коленях. Он впервые в жизни не уступил. В конце концов входная дверь хлопнула, и Артур, тихо плача, ушел на кухню.
В тот день, позднее, когда я вышел из дома, Дорин поджидала меня в глубине двора и сунула мне в руки зеленую коробочку.
– Это тебе. Всегда помни, что мамочка тебя любит, какой бы глупой она ни была.
В коробке лежали красивые золотые часы «Ролекс». Когда я поднял голову, Дорин уже уходила. Я не стал ее окликать.
16:40
Я обошел, наверное, каждый мощеный переулок Ист‑Энда, пока наконец не наткнулся на то место, где прежде жила моя мать. Оказалось, что с годами площадь сменила не только название, но и облик.
Над ветхими домиками нависла огромная башня из бетона и стекла, отбрасывая мрачную тень на и без того серый пейзаж. Улица обрела более современный вид, однако лучше от этого не стала, практически не изменив своей убогой сути.
Разочарованный, я отправился в кафе, чтобы решить, как быть дальше. Я сделал заказ, и пожилая официантка с черным узлом на затылке и в фартуке, заляпанном супом, принесла мне чаю.
– Простите, вы здесь давно работаете? – спросил я ей вслед.
– Всю жизнь, мальчик мой, – бросила она через плечо.
– Может, вы помните женщину, которая жила в доме на месте, где теперь высотка? Дорин Николсон?
Та остановилась и глянула на меня.
– Хмм… – Она задумалась. – Я знала одну Дорин, только не Николсон. Как она выглядела?
Отец никогда не фотографировал мать – если у него и были какие‑то снимки, то на стенах в нашем доме они не висели. Я помнил, как мама пахла, разговаривала, смеялась и пела. Помнил седину в корнях волос, как отвисали мочки ушей под тяжестью золотых серег и как темнела расщелинка между передними зубами, словно у Брижит Бардо. Но за все эти годы, как я ни пытался, мне не удавалось свести эти мелочи воедино, чтобы создать в голове цельный образ.
– Пепельно‑русые волосы, рост где‑то сто шестьдесят пять, зеленые глаза, довольно громкий смех. Она жила здесь лет двадцать назад.
Официантка отошла к прилавку, где висели фотографии, и сняла рамку со стены.
– Она? – спросила, протянув мне снимок.
Я сразу узнал одну из четырех женщин в униформе, стоявших возле стола.
– Да.
Я через силу сглотнул.
– Да, мальчик мой, я знала старушку Дорин. Когда‑то она жила здесь, на площади. И работала со мной… Ох, целая вечность с тех пор прошла. Бедняжка…
По рукам у меня побежали мурашки.
– С ней что‑то случилось?
– Да, она умерла, мальчик мой. Лет пятнадцать назад.
– Как это произошло?
– Приятель в который раз избил. И ударил головой о стену. Так нам старина Билли рассказывал. Он, ее приятель, совсем дурной был, вот и отшиб ей все мозги. Дорин какое‑то время лежала в больнице, под аппаратами, а потом – все…
Я зажмурился и выдохнул его имя:
– Кеннет?
– Он самый. А вы откуда ее знали?
– Она была моей матерью.
Официантка надела очки, висевшие на шее, и пригляделась. Потом с глухим стоном села напротив.
– Да чтоб меня, ну конечно!.. Ты же Саймон, верно? У тебя ее глаза.
Странно, что она знает о моем существовании, не говоря уже про имя.
– Ох, мальчик мой… Дорин рассказывала, какой ты красивый шельмец.
Официантка хихикнула, и я не сдержал смущенной улыбки.
– Знаешь, она о тебе много говорила. И в медальоне на шее носила твою фотографию. Ну, пока не заложила его в ломбард… Так и не простила себе, что отдала тебя отцу.
На мгновение в груди стало тесно.
– А что с Кеннетом?
– За решетку, само собой, отправился. Он, правда, рассказывал в суде, что это была самооборона, она, мол, сама на него кинулась, но кто ж ему поверит? Говорят, пожизненное дали…
Официантка, назвавшаяся Мейзи, закурила сигарету без фильтра и рассказала кое‑какие недостающие детали из жизни моей матери. Она вспомнила, что Дорин и Кеннет начали встречаться еще подростками. Когда она забеременела, и Кеннет, и родители настаивали на аборте. Однако Дорин упрямо отказывалась, и Кеннет принялся колошматить ее в надежде, что природа возьмет свое и у нее случится выкидыш. Но я уже тогда оказался стойким парнем.
Тяга к внезапным побегам проявилась у Дорин, когда та жила у двоюродной сестры в Мидленде. Там она встретила Артура, и тот влюбился в нее по уши. Предложил сыграть свадьбу, даже зная, что она беременна от другого мужчины. Редко кому из незамужних девчонок с чужим ублюдком в животе улыбается такая удача. Дорин искренне любила новоиспеченного мужа, но ветреного сердца ему так и не отдала. После моего рождения она окончательно убедилась, что оседлая семейная жизнь не для нее – ей подавай бурные страсти.
Поэтому она вернулась к Кеннету – разумеется, без меня. Тот продолжил ее избивать, и когда становилось совсем невыносимо, она убегала к нам обратно. Так и металась всю жизнь между двумя семьями.
– Ты уж не вини ее, мальчик мой. Она ничего не могла с собой поделать, – добавила Мейзи. – Славная была девчушка, да жизнь ее испортила. Есть у меня подозрение, что в детстве над ней измывался папаша. Ну, ты понимаешь, о чем я… Поэтому она думала, что не заслуживает любви. Старалась исправиться и перевоспитать Кенни, но тот с рождения был подонком. Натуру не переломить.
– Да, Мейзи, вы правы, – подумал я, поймав свое отражение в окне кафетерия.
Когда мы прогнали Дорин, ей оставалось лишь вернуться в Лондон.
– Она понимала, что Кенни рано или поздно ее убьет, – пояснила Мейзи, – но идти больше было некуда.
Когда случилось неизбежное, ее друзья не знали, как связаться со мной и Артуром. За душой у Дорин не осталось ни пенни, поэтому им пришлось скинуться и оплатить похороны, иначе ее отправили бы в могилу для нищих.
– Я часто вспоминаю твою мамашу, – добавила Мейзи, вытирая глаза. – Жаль, что мы не смогли ей помочь.
– Да, Мейзи. Мне тоже.