– А если они не дети? – спросил Дюшка загадочно.
– Как это?
– Ну, если они лилипуты?
Тут уж я посмеялся. Лилипуты к нам как‑то приезжали со своим цирком, полгорода приходило смотреть, а я в четвертом ряду сидел. Так вот, лилипутов ни с кем не спутаешь, лилипуты – это маленькие люди, а эти не лилипуты, подростки обычные.
– Ты не знаешь, на что способно ЦРУ, – сообщил Дюшка. – Это не дети, а такие специальные лилипуты. Спецлилипуты! Их с детства воспитывали, чтобы к нам забросить…
– Сам себе противоречишь, – перебил я. – Если они такие подготовленные шпионы, то прокола с деньгами не допустили бы. И с хлебом. И с сигаретами. Шпион незаметен должен быть, а они сразу к себе внимание привлекли. А потом – что они тут ищут? Что у нас искать можно?
– У нас атомную электростанцию строить собираются, – ответил Дюшка.
– Так ее пятнадцать лет собираются строить, никак не соберутся. А ракетную часть со спутников уже сто раз сфотографировали. Что искать‑то?
– Не знаю! Может, Соленый Бор?
– Соленый Бор? Так он сорок километров от города! Они туда, что, пешком ходят? А потом там охрана наверняка…
То есть не наверняка, а точно охрана.
Дюшка выстрелил и в этот раз попал.
После этого ему сразу расхотелось стрелять, он спрятал винтовку под крышу и сказал:
– Все равно они мне не нравятся. Они… не такие. Совсем не такие.
– Ты же полстраны объехал, – напомнил я. – Везде все не такие.
– Это да, – согласился Дюшка. – Везде разные… но и одинаковые тоже.
– Как это?
– Да так вот. Мы с предками много ездим, я же вижу – везде все одинаковое. Вот у меня будка…
Дюшка постучал по стене.
– А кто‑то шалаш строит, а кто‑то на чердаке, а во Владивостоке пацаны фанзы копают. А в Москве голубятни или на деревьях лабазы, но каждый хочет свой уголок. Или самострелку всякую мастерят. Воздушки везде… А в Севастополе некоторые подводные ружья делают.
Дюшка мечтательно закрыл глаза. Не знал, что он еще и подводное хочет. Хотя я и сам бы не отказался, в Косой старице полно рыбы, но ее ни удочкой, ни сетью не достанешь. На что Дюшкин отец рыбак, да и тот не суется.
– Я к тому, что ты можешь выпиливать воздушку или подводное ружье, но все равно… – Дюшка замялся, не зная, как объяснить. – Ты будешь такой же, как какой‑нибудь пацан во Владивостоке. А эти… Они другие. Я вот чувствую. Шпионы все другие…
– Эй, вы в будке? – послышался голос.
На краю крапивы показался Котов.
Мы не стали отвечать. А ну его. Побежал вчера к Похвалину, собака, мы с этой антенной возились почти неделю, а он к Похвалину. Хотя Котов такой, у него ничего заповедного.
Котов забрался в будку, и сразу стало тесно.
– Как «Всадник без головы»? – поинтересовался я. – Интересный?
– А, – отмахнулся Котов. – Через приставку плохо видно, все дергается… Ничего не разобрал.
– Ничего там не дергается, – с обидой сказал Дюшка. – Это ты так просто говоришь.
– Да нет, дергается. У меня аж голова разболелась.
Котов потрогал голову.
– А вы что, опять стреляли?
Мы не ответили. Сидели молчали.
– Чего делать сегодня будем? – спросил Котов.
Вроде как ничего не случилось. Хитрец Котов.
– Ничего, – ответил Дюшка. – Вот так сидеть и будем до вечера.
– Можно и посидеть, – Котов вытянул ноги. – Сегодня луна хорошая.
– Пластинки будем слушать.
Сказал Дюшка. Он вытащил из‑за дивана футляр с проигрывателем, достал пластинки и запустил «Огниво». «Огниво» вот точно дергалось и шипело, глупая идея. Мы послушали минут пять, а потом Котов не выдержал.
– А давайте на подрывное сгоняем? – предложил Котов.
– Чего мы там забыли? – неприветливо спросил Дюшка.
И сделал погромче. Не звук, а шум.
– Вчера один пацан там снаряд нашел, – сообщил шепотом Кот.
Мы с Дюшкой посмеялись. Подрывное поле все вдоль и поперек выхожено, все, что можно найти, давно нашли. И осколки, и порох. Хотя пороха там всегда мало было, во время лесного пожара выгорел.
– А может, сразу атомную бомбу он там нашел? – усмехнулся Дюшка.
– Да нет, снаряд. От гаубицы. То есть не целиком снаряд, а половинка. Передняя часть оторвалась, а задняя, где капсюль, вся целая. И порох весь остался. Почти два килограмма!
Котов достал из кармана спичечный коробок, сдвинул крышку. Внутри лежали короткие желтые трубочки пороха.
Дюшка выключил «Огниво».
– Похвалин у этого пацана литровую банку выменял на батарейки.
Я представил, как Похвалин взрывается вместе со своим домом, это было красиво.
Дюшка выудил из коробка пороховую трубочку, понюхал, поковырял ногтем.
– Настоящий армейский, – заверил Котов. – Пироксилиновый. Смотрите.
Котов вытащил из кармана кусок фольги, обмотал пороховую трубку фольгой в три слоя, скатал между ладонями, придав форму ракеты. С тыльного конца спичкой дырку проковырял. Из коробка сделал стартовую установку, поджег порох. Ракета с визгом взлетела над крапивой, высоко так взлетела, и дым красивый, с завитушками. Понятно, армейский порох, из спичек ракету не сделать, пугач разве что.
– Хороший порох, – согласился Дюшка.
– А то! Этот пацан, что снаряд нашел, говорит, что надо не на самое подрывное ехать, а чуть дальше, за Сендегу. Там никто не ищет, а туда куча снарядов улетела.
Дюшка поглядел на меня.
– Ничего туда не улетело, – сказал я.
– Если пороха много найти, можно и шпалер сделать, – сказал задумчиво Котов.
– Можно без пальцев с вашим шпалером остаться, – заметил я. – И без глаза. Один такой…
– Знаем‑знаем, – тут же перебил Котов. – Смирнов пилил патроны, и ему все оторвало. Ты еще про карбидную бомбу расскажи.
Я в стрелковую секцию собираюсь. И в картинговую. И то и другое дело серьезное. Поэтому я против всякой самодеятельности и дурацких развлечений. А про карбидную бомбу весь город знает, мужику, между прочим, руку оторвало, инвалидит сейчас сторожем, а был баянист. Но Дюшка, конечно, против шпалера устоять не мог.
– Смирнов неправильно сделал, – сказал Дюшка. – Взял трубку от кровати и пороха много насыпал – у него не шпалер получился, а фугас.
Дюшке хочется иметь пистолет. Не пневматический, настоящий. Если не пистолет, так хотя бы самострел. Шпалер. Он бы тоже в стрелковую секцию записался, но его не возьмут с такой рассредоточенностью. Его на фехтование и то не взяли, хотя он три раза пробовал, после этого провала он как раз ножиками и стал увлекаться. Отец ему воздушку списанную добыл, но кроме нее, Дюшке ничего стрелкового не видать.
– Этот пацан говорит, что видел там осколки от гранаты, – вспомнил Котов. – От лимонки.
Граната стала последней каплей, Дюшка сказал:
– Давайте и в самом деле завтра на подрывное съездим, а?
Мы согласно промолчали.
Котову, кажется, тоже хотелось гранату.
– Можно и съездить, – сказал он. – Погоду обещали хорошую. Только втроем, Похвалина не берем, он трепло.
Против того, чтобы не брать Похвалина, возражений не нашлось. В конце концов согласился и я, мне порох даром не нужен, граната тем более, но не дома же сидеть? Могут ведь и работать заставить, а в июне работать обидно, в июне хочется надеяться на лучшее.
– Вот и хорошо, – Котов полез из будки. – Завтра в семь заезжайте тогда, буду ждать.
Котов спрыгнул со стены, чуть‑чуть скатился в крапиву, ойкнул.
– У моего деда в подвале старинное ружье валяется, – сообщил Дюшка. – Механизм сгнил. А ствол ничего, можно распилить на три части – три шпалера получатся легко.
– А как же сегодняшние шпионы? – спросил я. – Кондратьеву‑то побежишь рассказывать?
– Да, шпионы… Слушай, Вадь, у тебя вторых сапог не найдется? А то там у речки змеи могут водиться, не хочется босиком лезть…
Про странную парочку Дюшка позабыл, сосредоточился на завтрашнем походе, вытянул из‑под дивана клееные‑переклееные бродни и прикидывал, сгодятся ли они для форсирования Сендеги.
– Так как все‑таки шпионы? – повторил я.
– Да шут с ними, – отмахнулся Дюшка. – Туристы они туристы и есть. Мы их больше и не увидим…
Не увидим, уплывут они вниз по реке, вот и все, туристы всегда так делают.
Он ошибался. Да, Дюшка очень сильно ошибался.
Мы тогда вообще все сильно ошибались.
Глава 3
Подрывное поле
Подрывное поле только так называется. Оно давно уже не поле, а лес. Невысокий и не очень ровный сосновый бор. И не подрывное – тридцать лет тут ничего не взрывают, тишина.
А во время войны в нашем городе размещался снарядный завод, на нем моя бабушка работала, да и вообще полгорода, все, кто мог. Сначала снаряды требовались в больших количествах, но в сорок пятом война закончилась, а завод все не останавливали, всё в три смены. Его только в пятидесятом закрыли. Армию тогда перевооружали, а вокруг нашего городка все сплошь в военных складах было. Ну и стали накопленные снаряды потихоньку списывать. Нашли поле подальше, возили снаряды туда и подрывали. Бабушка моя там работала, сначала снаряды делали, потом уничтожали.
На поле это мы частенько ездили, интересно ведь. Металлолом, что лежал поверху, давно собрали, порох пожаром выжгло да солнцем подъело, так что можно рассчитывать только на мелкие осколки. У меня их целая банка, не знаю, зачем насобирал. Гильз завалященьких и то не найти, гильзы на милицейском полигоне есть, но там часто овчарок погулять выпускают. На подрывном же поле и грибы не растут. А тут целый снаряд.
Хотя могло быть и так. Сендега течет вокруг Лосиного болота, а там места глухие, топи, гнили, земли мало, только острова посреди трясин. Клюквы там полно и груздей, но туда мало кто суется, потому что опасно. И утонуть легко, и газом болотным надышаться, да и лоси встречаются неприветливые. Если туда снаряды и улетали, то, скорее всего, там до сих пор и лежат. Так что в походе смысл имелся. Мне самому порох даром не нужен, мне глаза и пальцы дороги, но на Лосином болоте я не был. Интересно ведь.
Утром, в шесть часов, в окно постучался Дюшка. Вообще мы на полседьмого уговаривались, но он, как всегда, не удержался и заявился раньше.
К походу Дюшка основательно подготовился: зеленая отцовская штормовка, пилотка, кеды, к раме привязаны скрученные сапоги. На багажнике же велосипеда желтел давно выцветший рюкзак. У Дюшки «Салют», у него грузоподъемность хорошая, и на раму можно вешать, и на багажник, а у меня «Орленок», на нем и багажника‑то нет.
И руль дурацкий.
– Ты что, на зимовку собрался? – я кивнул на сапоги и рюкзак.
Дюшка не ответил. Как человек, восемь раз прочитавший «Таинственный остров», он был склонен тщательно готовиться даже к простым путешествиям. Я подозревал, что у него в рюкзаке хранится леденцовая жестяная коробочка с компасом, спичками и таблеткой аспирина.
Я готовиться особо не стал, взял фляжку с водой и в карман карамели насыпал.
– Мазь от комаров возьми, – попросил Дюшка.
Мазь от комаров я ненавижу, она ужасно воняет, и толку от нее немного, но у Дюшки аллергия на комариные укусы, волдырями покрывается и чешется, так что в лес ему без мази никак.
Я сходил к бабушке, взял мазь для Дюшки, а себе «Золотую звезду», она тоже комаров немного отпугивает.
До поля километров десять на запад от кладбища, на велике докрутить можно часа за полтора – дорога там не очень. Если сначала еще как‑то опилками отсыпана, то дальше колеи да песок, иногда и не проедешь, вести рядом приходится. Но все равно, приключение вроде.
Заехали к Котову, на Коммунальную. Котов не просыпался долго, а когда высунулся в окно, объявил, что он на подрывное поле не поедет.
– Вчера вечером малину проверять ездили, – объяснил он. – По кустам так набродились…
– Ты что, малиной объелся? – перебил Дюшка.
– Нет, не малиной объелся, малины нет еще, одни завязи. Я мозоли натер.
– Ага, мозоли, понятно, – презрительно протянул Дюшка.
– Да нет, правда.
В подтверждение этого Кот выставил в окно ноги. Мозоли имелись. С такими педали не ворочать, по лесу не скакать.
– Ну, и сиди, – плюнул Дюшка. – Мы и без тебя сгоняем.
– Эй, пацаны, и мне пороха привезите, а? – попросил Котов. – Пару коробков хотя бы…
Дюшка, не оборачиваясь, показал ему фигу. Поехали в сторону подрывного.
В «Орленке» в основном недостатки, но есть и один плюс – он легкий, и ездить на нем гораздо проще. Так что я катил, не особо стараясь, медленно, любуясь утром, Дюшке же на его «Салюте» не разогнаться – тяжелый. Зато сидушка мягкая. Дюшка отставал, пыхтел и плевался, километра через три я забрал у Дюшки бродни, привесил их на раму, поближе к рулю. Дюшка приободрился, и до кладбища катили вполне себе весело, иногда, особенно если под горку, Дюшка меня даже обгонял.
С утра кладбище выглядит вовсе не мрачно, а наоборот, нарядно. Нет, старый угол, где кривые, крашенные облезлой серебрянкой деревянные кресты с треугольными крышами, конечно, уныл, а новая часть ничего, разноцветная. Эмалевые красные звезды, пластмассовые цветы везде, венки, дорожки песочные, и вороны не сидят на ветках, все вороны на старом кладбище. Как ведьмы.
– Звездный городок, – не удержался Дюшка.
Мне такое название не нравится, если совсем уж по правде. Не очень оно хорошее, как‑то я дома брякнул, так отец потом со мной два дня не разговаривал, это чтобы мне понятно стало. Мне стало.
Но Дюшка любит так болтнуть. И про Чапаева анекдоты рассказывает, хотя вожатая наша в школе по поводу этого отдельное собрание проводила, вместо политинформации. На самом деле Дюшка так, конечно, не думает – у него оба деда на войне погибли, а сам Дюшка соседке старенькой по хозяйству помогает – крышу от листьев чистит, воду таскает, в магазин бегает. А она тоже ветеран, «Ил‑2», стрелок‑радист, в Венгрии подбили ее на штурмовке, самолет упал в озеро, сама жива осталась, но руку левую по локоть оторвало. Так замуж никто и не взял потом, одна всю жизнь прожила. А Дюшка ей помогает, не потому, что тимуровец там или пионер, а так, добровольно, сам по себе.
Но про звездный городок удержаться не может. Он еще и матюгается иногда. Чтобы показать, что он пацан, а не кое‑как.
– Знаешь Толстую? – спросил Дюшка. – Которая картошкой на станции торгует?
– Ага.
Толстая у нас в городе известная тетка. По части несознательности. Ходит к поездам торговать картошкой, солеными огурцами и цветами. Огурцы у нее классные, правда, очень вкусные, да и картошка, и жареная и вареная. Поезда дальнего следования останавливаются, пассажиры выходят покурить, пробуют толстовские разносолы – и покупают враз. Толстая себе уже дом двухэтажный с этого построила и «копейку» вишневую в экспортном варианте купила. Про нее и фельетоны в газете писали, и участковый прорабатывает, а ничего сделать не могут – как с Дюшкиным папашей. Потому что Толстая месильщица на хлебозаводе, а на эту работу никто не идет. Зарплата маленькая, а работа, как в шахте, мужики не выдерживают. А Толстая двужильная, у нее руки, как у штангиста, – в ночную смену хлеб замешивает, а потом на станции капустой квашеной торгует и настурциями.
Бутылки еще сдает.
– Толстая все свои грибы вокруг кладбища собирает, – сказал Дюшка.
– Зачем?
– Говорит, что тут они хрустященькие. А еще говорит, что ей грибы муж показывает.
Мы катили вокруг кладбища, слева кладбище, справа лес на полторы тысячи километров.
– Он же у нее умер, – напомнил я. – Угорел в позапрошлом году…
– Ага, угорел.
Дюшка обернулся.
– Угорел и тут похоронен. А Толстой грибы показывает. Это как?
– Суеверия какие‑то, – сказал я.
– Ага, суеверия, – усмехнулся Дюшка. – Ты «Локиса» видел?
– Нет.
– Ну вот. Там мужик в медведя в конце превращается.
– Как это? – не понял я.
– Вот так. Оборотень. Его крестьяне убивают, и он валяется на снегу, и из пасти у него течет черная кровь. А его друган понимает, что это совсем не медведь…
Тут как назло на старом кладбище крикнула ворона, Дюшка дернулся, руль у него вильнул, переднее колесо наткнулось на камень, и Дюшка завалился. Упал не сильно, но колено ободрать умудрился.
Зашипел.
– При чем здесь медведь? – спросил я. – Ты же про Толстую говорил?
По колену у Дюшки поползла кровь.
– Я это к тому, что она с мертвецами разговаривает, вот к чему.
Я огляделся. Вдоль дороги росли лопушистые подорожники, я выбрал который побольше, сорвал, протер о штаны от пыли.
– Прилепи, – я протянул Дюшке.
– Ты что?! – Дюшка вытаращил глаза.
– Подорожник. Прилепи, он даже лучше пластыря.
– Это кладбищенский подорожник, – прошептал Дюшка. – С кладбища ничего нельзя брать, ни грибов, ни конфет, ни подорожников. А то оно… Притянет.
Снова каркнула ворона, и тут же к ней присоединились остальные, разорались, и мне отчего‑то подумалось, что они это в нашу сторону. Быть обкарканными не хотелось, запрыгнули на велики, покатили дальше. Постарались побыстрее. На всякий случай. Понятно, что суеверия, но мне после «Бежина луга» о кладбищах и думать не хотелось. А тут еще Дюшка. Да и Толстую я вспомнил, руки действительно железные, а глаз такой черный, прыгучий.
А то оно притянет… Это уж точно.
Нажали на педали, прибавили скорость и замедлились, только когда погасли за спиной последние красные звезды. По спине до сих пор, как мышиный горох, перекатывались мурашки. Хотелось Дюшку по шее треснуть, сначала заманивает порох искать, потом пугает и сам пугается.
А Кот, кстати, умный, с нами не поехал, мозоли натер, молодец, он всегда в нужный момент умеет мозоли предъявить.
Минут через десять после кладбища выехали к карьеру. Тут копали песок для асфальтового завода, набралось воды, получился пруд. Решили немного отдохнуть, помыть ноги, хотя, конечно, зря – едва слезли с великов и скинули кеды, Дюшка опять принялся рассказывать свои истории.
– Тут в лесу церковь есть старая, – он указал за спину. – Там раньше деревня стояла, Бушнево называлась. Она как раз на старом почтовом тракте располагалась, от Чухломы к Кологриву. Там речка есть маленькая, Ёгда называется…
Дюшка сунул ноги в донный песок, стал шевелить пальцами. Я тоже. Песок под водой оказался теплый и приятный, теплей самой воды почему‑то.
– В этой самой речке раки водятся особенные, вот такие крупные. – Дюшка показал ладонями. – Папка туда иногда ездит с мужиками. Так вот, в этом Бушневе пятьдесят два человека жили, там у них смолокурка была. А потом они все исчезли. Раз в неделю туда трактор приезжал с цистерной – смолу забирать. Вот трактор приезжает, а людей нет. Никого. Все пропали.
Мы взбаламутили песок, и теперь от нас в стороны расползалось некрасивое пятно, захватывая постепенно прозрачную воду.
– И куда они делись? – неосторожно спросил я.