9
Она была толщиной со средний палец Аяаны и выглядела почти такой же тонкой, как большая швейная игла матери. Головка блестела желто‑золотым, а в глазах танцевали красные искры. Маленькая грудка отливала оливковым и коричневым, а сквозь тонкие полупрозрачные крылья, будто сотканные из бледно‑оранжевого света, просматривался стол.
Мухиддин велел Аяане сказать название волшебного существа, kereng’ende, на четырех других языках.
– Matapiojos. Libélula. Naaldekoker. Стрекоза.
– Matapiojos‑Libélula‑Naaldekoker‑Стрекоза, – протараторила Аяана и сложила ладони вместе, сцепив их в замок. – Но зачем?
– Чтобы распробовать ее суть, – прошептал Мухиддин. – А для этого следует ощутить на языке как минимум три наречия, – его лицо стало суровым.
Аяана скопировала серьезное выражение собеседника.
Ранее, лежа на животе в мангровых зарослях, она прождала почти весь день, пока не появилась нужная стрекоза. И даже не ходила на самодельную пристань, чтобы наблюдать за возвращавшимися домой. Когда насекомое опустилось на ветку, Аяана очень медленно подползла и схватила его, а затем засунула в одну из закрывавшихся склянок матери, несмотря на попытки стрекозы укусить обидчицу за палец, и понесла Мухиддину, стараясь идти медленно и каждую секунду заглядывая во флакон. Владелец магазина сидел за прилавком и читал книгу, когда за час до заката на пороге объявилась девочка и позвала:
– Shikamoo, бабу.
– Marahaba, – отозвался Мухиддин, чувствуя неловкость.
Аяана вошла в его жизнь без приглашения, нежданно‑негаданно, и преподнесла свое хрупкое сердце, хотя он об этом не просил.
– Я нашла ее и захотела отдать тебе, – сказала девочка и улыбнулась, отчего в ее больших глазах вспыхнули предвкушение и радость.
– Да, и что же это? – вздохнул Мухиддин, откладывая книгу.
– Посмотри сам.
Он неохотно принял склянку, открыл и обнаружил внутри полуживую стрекозу, затем, пока та не пришла в себя, разложил насекомое на плоской поверхности низкого столика и опустился на колени, чтобы внимательнее разглядеть существо с радужными крыльями. Аяана склонилась над плечом Мухиддина, наступив ему на левую голень правой ногой в залатанном красном шлепанце, и спросила:
– Тебе нравится?
– Это прекрасное воздушное создание? Конечно. Спасибо.
– Я сама поймала ее! – подпрыгивая, сообщила Аяана. – Сама! – Она посмотрела на стрекозу, потом на Мухиддина и вспомнила кое‑что еще. – Она меня укусила. – И показала палец.
– Бедняжка очень испугалась, – поджав губы, заверил он.
– Но почему?
– Она такая маленькая, а Абира такая большая. Понимаешь?
– Я только хотела подарить что‑то красивое, – прошептала девочка. Ее глаза наполнились слезами. И спустя мгновение добавила: – Аяана не плохая. Никого не хотела обидеть. – Она затрясла головой.
Мухиддин почувствовал, как в сердце разливается тепло, и от неловкости, не зная, что еще предпринять, он велел малышке повторить название стрекозы, kereng’ende, еще на четырех языках. После выполнения задания Аяана хотела поделиться еще одним секретом, но засомневалась. Она вздохнула. Закусила губу. Обхватила руками живот. Снова вздохнула. Взрослые никогда не желали слушать дочь Муниры, лишь качали головами и говорили: Debe shinda haliachi kusukasuka – «Полупустая жестянка никак не перестанет дребезжать».
Мухиддин следил за сменой настроений на личике девочки, видел, как приподнимались ее худые плечики, будто за спиной вот‑вот распахнутся крылья, а потом опускались. Аяана проглотила невысказанные вопросы, которые крутились на языке, и прижалась щекой к столу так, что глаза оказались на одном уровне с медленно шевелившейся стрекозой. Затем посмотрела на Мухиддина. «Ничего не говори, – взмолился он про себя. – Уходи. – Но какая‑то часть его существа кричала: – Что, Абира?»
Аяана сдерживалась еще пятнадцать секунд, после чего резко встала и расправила плечи, приняв решение. Посмотрела на Мухиддина и уверенно заявила:
– Теперь ты мой отец.
А потом разразилась слезами. Хрупкое тело содрогалось от смятения, оттого что заветные слова наконец прозвучали вслух.
– Ох, – выдохнул Мухиддин, будто получив удар в живот и не зная, как реагировать на подобное заявление, затем отшатнулся и застыл без движения.
В ушах звенело. Мысли обгоняли друг друга, в душе царило смятение. Столько времени бывший рыбак путешествовал в одиночестве, ни к кому и ни к чему не привязываясь. Он привык оставлять все позади. И никогда никто не заявлял на него права. Теперь же маленькая девочка рыдала, спрятав голову в плечи. Мухиддин наклонился, чтобы понять ее суть, понять природу слов, которые сумели пробиться в загрубевшее сердце немолодого мужчины. Стрекоза. Аяана. Ее заявление. Она плакала навзрыд, безутешно, точно потеряла последнюю надежду. Поэтому Мухиддин потянулся и взял ладошку малышки. По его телу прошел разряд, как предупреждающий сигнал колокола, бьющего тревогу. Стрекоза. Аяана. Их соединенные руки. Руки мужчины были большими и морщинистыми. Огрубевшими, волосатыми, с узловатыми фалангами пальцев, с ладонями, затвердевшими от тяжелого труда и от памяти обо всех оскверненных и непотребных вещах, которых они касались. Мухиддин убрал эти руки от невинной девочки. Но она плакала. По щекам текли слезы. Он осторожно дотронулся до ее волос и прошептал:
– Абира, haya basi, haya.
Аяана всхлипнула и попробовала успокоиться, глубоко вдохнув. Потом посмотрела на Мухиддина.
Он наклонил голову.
Тогда девочка бросилась в его объятия, цепляясь за шею, протягивая руки к его лицу.
Внутренне Мухиддин ожидал и гадал.
Аяана же счастливо щебетала, хихикала, и теплое дыхание согревало заросшую бородой щеку мужчины. Он почувствовал, как мозги размягчились, как сердце замерло, как стало трудно сделать новый вдох. Почувствовал, как меняется. Это девочка‑рыба меняла его. Она что‑то сказала. Кажется, это был вопрос, потому что фраза закончилась на высокой ноте и наступила тишина.
Аяана. Это дитя.
В его объятиях.
Она вздохнула и обмякла, засыпая.
Мухиддин тоже вздохнул и повернул голову как раз вовремя, чтобы заметить, как красноглазая стрекоза встряхнулась, подползла к краю стола, расправила прозрачные крылья и вылетела в открытое в окно, сливаясь с красными закатными лучами, которые падали в помещение.
Позднее он приучился к тому, чтобы всегда нагибаться и смотреть Аяане в глаза. Она ждала бесед на равных. Она желала заглянуть в зеркала души и увидеть все, что там отражалось. Она сдержала свое обещание и всегда любила Мухиддина таким, каким он был. И говорила всем окружающим – кроме матери, – что он теперь стал ее отцом.